В таком состоянии духа Джерард жил, вероятно, с самого начала своей самостоятельной деятельности. Ища выхода и отдыха от тревог, он усердно посещал церковь, слушал проповедников, читал и искал истинной веры. Он исповедовал того бога, грозный и смутный облик которого вставал из речей кальвинистских пасторов. Но карающий облик этот не давал утешения; Джерард чувствовал ложь и несправедливость официально одобренной церковной догмы.
Год спустя после начала самостоятельной жизни он, быть может, шел в облаке пыли вместе с лондонской толпой за телегой, к которой был привязан истязаемый подмастерье Джон Лилберн. Этот юноша, пятью годами моложе его, Джерарда, тайно перевозил из Голландии отпечатанные там трактаты пуританских вождей. Он знал, за что борется и страдает. Его привязали к телеге, сорвали рубашку, и палач то и дело стегал треххвостой плетью по вспухшей окровавленной спине. Из толпы слышались сочувственные, подбадривающие страдальца возгласы.
Потом его вместе с книгопродавцем, стариком Уортоном, зажали колодками позорного столба у здания Звездной палаты. Едва палач, примотав ремешком деревянные брусья, между которыми были зажаты голова и руки казнимого, отошел, истерзанный Лилберн начал говорить.
— Братья! Не по божескому закону, не по закону нашей страны, не по воле короля терплю я это наказание, а только по злобе и жестокости прелатов. «Из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы». Не о епископах ли это сказано?
Толпа напряженно молчала. Этот неистовый человек ничего не боялся.
— В каком английском законе написано, — вопрошал он, — что от обвиняемого можно требовать показаний против себя самого под присягой? Меня не поставили лицом к лицу с обвинителем. Даже римские язычники не позволяли себе такого. Они хуже язычников, хуже книжников и фарисеев, эти наши мучители — епископы. Их власть не от бога, а от дьявола, их жестокое иго над народом — печать зверя.
Смелость Лилберна поражала. Нечеловеческим усилием он высвободил из колодок руку, сунул ее в карман и бросил затем в толпу несколько экземпляров «Литании» — мятежного сочинения доктора Баствика. Но было в его словах и нечто гораздо более важное, чем бесстрашие — призыв к великой борьбе против сил тьмы.
— Братья мои! — звучало на площади, и дыхание замирало от величия тайн, которые должны когда-нибудь открыться. — Не бойтесь принять страдания за свободу духа! Сегодня я на себе испытал, сколько душевной силы приливает тому, кто верит в свою правду… Как отступает перед нею всякий страх и боль. Облекитесь и вы во всеоружие божье, чтобы подняться против козней дьявольских. Помните, что наша война не против плоти и крови, но против миро-правителей тьмы века сего, против духа злобы…
