Те, кто говорят, что покаются в старости, как могут быть уверены в том, что успеют покаяться и смерть не застанет их врасплох? Помню одного подрядчика, проводившего греховную жизнь. «Вот состарюсь, — говорил он, — поеду в Иерусалим, омоюсь в Иордан-реке — и все мои грехи изгладятся». И он продолжал жить, как жил. Наконец, когда он дошел до того, что у него больше не было сил грешить — ходил и то еле-еле, — решил ехать в Иерусалим. «Слушай, — сказал он одному из своих мастеров, — решил я съездить в Иерусалим, омыться в Иордан-реке». — «Э, хозяин, — ответил ему тот, — если ты чист, то доедешь, если нечист — не доедешь». Как напророчил все равно! Только лишь подрядчик доехал до Афин, чтобы оформить необходимые документы, как умер. Какие-то люди забрали все его деньги, отвезли его в похоронное бюро и оттуда в гробу прислали назад — в его город.
Один мой знакомый полицейский, служивший в конвойном управлении, не переставая плакал, потому что преступник, которого ему пришлось конвоировать из одной тюрьмы в другую, за множество преступлений был приговорен военным трибуналом к высшей мере наказания и расстрелян. Полицейский начал разыскивать родственников расстрелянного, кое-кого отыскал и попросил у них прощения. Но один из родственников преступника, живший в Америке, прислал ему такой ответ: «Да его давным-давно надо было расстрелять, ведь столько людей осталось бы в живых!» По долгу службы просто отконвоировал в тюрьму злодея и считал себя виновным в его смерти.
Как-то на Афоне я случайно набрел на хижину, в которой жил один человек вместе с кошками и собаками. Боясь пожара, он даже не зажигал огня для тепла. Этот человек был забыт и оставлен всеми! Мне стало за него больно, но, когда я стал выражать ему свое сочувствие, он ответил: «Не жалей меня, монах. Я должен помучиться. Если бы ты знал, сколько я всего натворил, ты бы меня не жалел. Для меня и те условия, в которых я живу сейчас, чересчур хороши». Но разве Бог не устроит спасение такого человека — какие бы грехи он ни совершил раньше? Недавно, когда я был в больнице, ко мне подошла одна женщина, руки которой были настолько исколоты от переливания крови, что на них было страшно смотреть! Там буквально не было живого места! «Во мне нет ничего доброго, — говорила мне она. — Но, может быть, Бог пожалеет меня и возьмет в рай. Ведь у меня есть такой-то порок, такой-то недостаток…» — и она обличала себя в целой куче разных недостатков. Какой же тонкой работой по отношению к себе она занималась! Я не видел другого человека, находящегося в подобном состоянии!
