» — и думаю: «Всё это было, было!» И сам я часто хожу, сокрушаюсь, чувствую. Ведь всё это на ладони, это народный эпос, в котором чуждые русской культуры люди никогда участвовать не станут. А Виктор Иванович мог, и с какой силой! И в принципе становится ясно, какими бесполезными перед такой величины писателями, настоящими лириками, становятся все эти даты, цифры, привязки ко времени. Читаешь и думаешь: «Вот здесь глубина! Вот это вечное, которое могло бы быть сказано в любой день, любой год, потому что относится ко всем нам в целом, к человеку русскому по духу, сквозь века!»
Да только теперь вопрос должен возникнуть: а достойны ли? А сохраним ли мы — весь народ наш — память о Лихоносове так, как берёг он свою о каждом живом или навсегда ушедшем человеке? Вот что действительно страшно — позабыть! Будет ли кто-то за пределами Кубани, например, так же читать, так же чувствовать, как чувствовал за всех нас сразу Виктор Иванович? Ведь это он сказал: «Читаешь книги и видишь, как упорно ищут то, что исчезло, пропало, зарылось. Но рядом, в свои дни, окутывается тайной чья-то судьба, на глазах превращается в тайну лишь потому, что никому до нее сейчас нет дела, а потом родится какой-то Петька и будет искать и кусать локти. Где-то по всей нашей огромной земле живут люди, и о многих не знают, как они богаты опытом, судьбой, некоторые ждут, кому бы выговорить свою отстоявшуюся правду, познание своего единственного времени, своего часа на земле, но умирают — и ни строчки, ни слова от них не достается…» Ведь это он, как настоящий летописец русской истории, заботился о памяти поколений. О всяком известном или неизвестном нашем соотечественнике. И не было стыдно тогда за всю присущую русской душе сентиментальность, как происходит нынче в кругах либеральных. Потому что сердце, как сказал писатель, «благороднее головы» 4.
И это, думается, одна из причин, по которой наши и зарубежные постмодернисты, различные «пустотники», будут всегда чужими для русской культуры. Ведь всё это мысли материалистические, взращенные на почве идеологии потребления. В них нет ни капли той христианской человечности, сопереживания всякому сущему на этой земле. Лихоносов же в своем творчестве открылся передо мной, как человек живой, человек чувств и терзаний, размышлений и переживаний о прошлом, настоящем и будущем России. Для него все ушедшие безвременно люди будто бы и не умерли даже, а просто уснули, растворились здесь, среди нас. Так и он для меня в этом летописном «рукопожатии» поколений остался живым.
