«Угрюм-река»).
26 ноября Иван Гончаров выезжает из Якутска – в 36-градусный мороз (биографы писателя сообщают, что он пользовался шкалой Реомюра; в пересчёте на привычные нам градусы Цельсия получается – минус 45): «Воздух чист, сух, остр, режет лёгкие, и горе страждущим грудью! но зато не приобретёшь простуды, флюса, как, например, в Петербурге, где стоит только распахнуть для этого шубу… И какое здесь прекрасное небо, даром что якутское: чистое, с радужными оттенками! Доха, то есть козлиная мягкая шкура (дикого горного козла), решительно защищает от всякого мороза… Сижу в своей открытой повозке, как в комнате». Правда, в Иркутск неунывающий путешественник прибудет обмороженным и опухшим.
Город Киренск: «Слава Богу! все стало походить на Россию… В деревнях по улице бродят лошади: они или заигрывают с нашими лошадьми, или, испуганные звуком колокольчиков, мчатся что есть мочи, вместе с рыжим поросёнком, в сторону. Летают воробьи и грачи, поют петухи, мальчишки свищут, машут на проезжающую тройку, и дым столбом идёт вертикально из множества труб – дым отечества! Всем знакомые картины Руси! Недостаёт только помещичьего дома, лакея, открывающего ставни, да сонного барина в окне… Этого никогда не было в Сибири, и это, то есть отсутствие следов крепостного права, составляет самую заметную черту её физиономии». В другом месте, впрочем, Гончаров заметит: «Сибирь не видала крепостного права, но вкусила чиновничьего – чуть ли не горшего – ига. Сибирская летопись изобилует такими ужасами, начиная с знаменитого Гагарина[189] и кончая… не знаю кем. Чиновники не перевелись и теперь там. Если медведи в Сибири, по словам Сперанского, добрее зауральских, зато чиновники сибирские исправляли их должность и отличались нередко свирепостью».
Наконец – Иркутск. Здесь Иван Гончаров снова увидится с генерал-губернатором Восточной Сибири Николаем Муравьёвым (ещё не Амурским), с которым встречался «в устьях Амура», и познакомится с декабристами: «Я, в качестве свободного гражданина, широко пользовался своим правом посещать и тех, и других, и третьих, не стесняясь никакими служебными или другими соображениями… Перебывал у всех декабристов, у Волконских, у Трубецких, у Якушкина и других» (надо отметить, что Муравьёв, несмотря на свой пост, декабристов тоже привечал). «Они, правда, жили вне города, в избах. Но что это были за избы? Крыты они чем-то вроде соломы или зимой, пожалуй, снега, внутри сложены из брёвен, с паклей в пазах, и тому подобное. Но подавали там всё на серебре, у князя (так продолжали величать там разжалованных декабристов князей) была своя половина, у княгини своя; людей было множество», – свидетельствует писатель.
