Синее платье странно топорщилось у меня на груди. Я пробовала одернуть его так и сяк, но чувствовала себя в нем нелепо. Голос тети Рут, советовавшей поговорить с Господом, еще звучал у меня в голове. Я хотела бы не слышать его, но он все не замолкал. Нет, конечно, мне и раньше доводилось молиться: и в пресвитерианской церкви, и в тот раз, когда четыре мои золотые рыбки умерли одна за другой, и много раз еще. Но тогда я пыталась представить, что обращаюсь к чему-то огромному, чему-то, обитающему в нездешнем мире, превосходящему меня во всем. Однако все попытки, неважно, о чем я молилась, неизбежно заканчивались смутным разочарованием, словно я играла в молитву, как дети играют в магазин или в пожарных, и понимала, что все это понарошку.
Я знала, что тут-то и должна появиться вера, настоящая вера, которая, как говорили, и превращает все это притворство в истину. Но у меня ее не было, и я не знала не только где и как ее обрести, но и хочу ли я сейчас уверовать. Иногда меня посещало чувство, что, возможно, это Господь сделал так, чтобы родители умерли, потому что я дурно жила и меня нужно было наказать, заставить измениться, и сделать это я должна была, приняв Иисуса, как и говорила тетя Рут. В то же время я допускала мысль, что никакого Бога вообще нет, а есть одна судьба и цепь событий, которые предопределены каждому из нас, и в смерти мамы в водах озера Квейк тридцать лет спустя заключен какой-то особый смысл. Но выходило так, что Господь тут ни при чем, скорее это была некая мозаика, собирая которую, жизнь лишь вернула кусочек на предназначенное ему место, и картинка сложилась. Мне не хотелось постоянно обо всем этом размышлять. Все, о чем я мечтала, – спрятаться, сделаться невидимой, крошечной и просто жить. Наверное, тете Рут становилось легче после молитв, но у меня от них перехватывало дыхание, как будто я тонула, погружалась на самое дно, спрыгнув с трамплина.
Я взяла пульт, нажала на кнопку, и фильм начался. Наверное, именно вместе с ним началась и моя новая жизнь, жизнь Кэмерон-сироты. По-своему Рут была права: я научусь. Общение с высшими силами зачастую требует уединения. Мои духовные упражнения занимали полтора, иногда два часа и время от времени прерывались нажатием на паузу. Думаю, я не погрешу против истины, сказав, что вера, которую я выбрала, называлась кинематографом. Мой Господь являлся мне на пленке «Техниколор», его послания можно был узреть в монтажных склейках, в дрожании камеры, услышать в саундтреке; его голосом говорили легенды кино и никому не известные актеры из низкобюджетных фильмов; он был негодяем, вызывавшим сочувствие, и праведником, которого хотелось лишь возненавидеть. Однако кое в чем тетя Рут все же ошибалась: лучший мир существовал, но не один, их были сотни, если не тысячи, и за девяносто девять центов я могла оказаться в любом из них.
