— Пошли, не бойся! — пригласил Сфинкс.
Он подошёл к краю платформы и глянул на запястье. Удовлетворённо кивнул, скинул туфли и направился в сторону одинокого валуна у линии прибоя. Я поволок следом два пакета со снедью.
— Это Иордания?
— Почему? — удивился Сфинкс.
— Не знаю. Солнце к горизонту быстро скатывается. И пустыня… Я никогда не был в Иордании, вот и подумал.
— А где ты был?
— Ну… В Турции был. В Ялте. На Каспии был в Дагестане. Только не такой там пейзаж.
Сфинкс бросил туфли, посмотрел на часы и уселся по-турецки прямо на песок.
— Да, здесь особенный пейзаж. Луны у этого мира нет, поэтому море всегда ровное и спокойное. А солнце? Ну, я думаю, что скорость вращения планеты выше, чем земная. Поэтому закаты здесь вот такие.
Я опустился рядом, пошуршал в пакете рукой. Скрутил пробку с бутылки и протянул Сфинксу. Он открыл пачку вяленой астраханской воблы и тоже поделился. Мы сидели молча, отхлебывали из горлышка и наблюдали, как край солнца растворяется в горизонте. Чем дальше, тем сильнее преломлялся свет, и звезда словно впитывала океан, превращаясь из слепящего красного круга в огромное бледно-голубое пятно на полнебосклона.
— Кто такая Лея?
— Что? — не понял Сфинкс.
— Лея. Почему маршруты называются линиями Леи?
— Аааа… Да так, одна маленькая девочка. Вернее, две.
— Две девочки? Они что, открыли эти линии?
— Нет. Их отец открыл. А они просто оказались не в то время не в том месте.
Наверное, ему не хотелось сейчас трепать языком. Но я смотрел пристально, выжидательно. И Сфинкс сдался.
— Жили-были в Москве две девочки. Старшую звали Лиза, младшую — Лея. Отец у них был выдающимся учёным, специалистом по естественным наукам. Его интересовали геология, материаловедение, физика и механика, и многое другое. В те времена это было нормально, если учёный не имел чёткой специализации и подвизался на поприще многих наук одновременно. Взять того же Ломоносова, насколько разносторонний был человек! Или Эдисон, тоже хороший пример. Кстати, с ними обоими герой нашей истории дружил. Может, поэтому они и работали так плодотворно: не тряслись над своими теориями, а обменивались идеями.
— Стоп! Ну это ты загнул! Между открытиями Ломоносова и Эдисона почти полтораста лет разницы! Как он мог дружить с обоими?
— Не торопись, история не такая длинная. Всё поймёшь.
— А, ну если так…
— Именно. Так вот, когда Ломоносов писал свою знаменитую молекулярно-кинетическую теорию, наш учёный вступил с ним в яростный спор. Потому что в эту теорию никак не укладывались явления, зафиксированные им при изучении рудных выработок и свойств шахтных газов. Убедить друг друга они не смогли, учёный оставил Академию и отправился с семьёй на Урал добывать доказательства и ставить эксперименты. А вернулся лет пять спустя один, с седой шевелюрой, горящими глазами и полной головой ереси.
