— Расслабься, — посоветовал Сфинкс, когда нас наконец выгнали. — Постарайся. Просто прими факт, что такие случаи неизбежны. Скоро у тебя будет своё небольшое кладбище. Как у всех.
— А у неё? — Я скептически хмыкнул, мотнув головой назад.
— У всех нас есть кто-то, кого мы могли, но не смогли спасти.
Сфинкс не кивнул. И вроде бы не дал никакого конкретного ответа. Сам тон сказанного заставил мой скепсис уступить место стыду.
Мы добрались до конца коридора, кивнули на прощание дежурному и вышли на улицу.
— Да вообще, это я так… Надо же на кого-то злиться? Хотя умом всё понимаю. Три года патрульным прослужил, сам всякое видел. Битых, резаных, ломаных… Но чтобы на моих глазах — не приходилось. Знал парней, кто с таким сталкивался, и даже кто стрелял при нужде. Но сам — нет.
— Главное, чтобы это не остановило тебя в ситуации, когда надо будет сделать выбор. В метро почти каждый сталкивался со смертью, особенно машинисты. Одним это даётся тяжело, другие почти не реагируют. Но даже среди оперов не каждый способен при необходимости убить.
— А Вересаева?
Сфинкс взглянул на меня искоса, прищурившись. Вместо ответа спросил сам:
— Какие у тебя планы на вечер?
— Даже не знаю, — пожал я плечами. — С утра планировал наконец-то проставиться, а то перед ребятами неудобно. Сейчас уже поздно, не с кем, да и какое теперь веселье? Хочется забраться в такое место, чтоб за сотню вёрст никого. И там тупо нажраться.
— Тогда поехали.
— Куда?
— Для начала в магазин. А там увидишь.
И мы поехали. Сначала в магазин, а потом на Чеховскую, дальше по серой ветке в сторону Цветного бульвара. Когда поезд разогнался, мы шагнули сквозь его стену в другой, идущий рядом. Почти такой же, но с овальными окнами и красновато-желтой обивкой сидений в полупустых вагонах.
"Стопрен Взморски Гузуф!" — объявил через пару минут голос незнакомого диктора. Двери бесшумно поднялись за потолок. Мы вышли.
Это действительно было море. Темно-синее, во весь горизонт. Вдали почти идеально ровное, а вблизи покрытое бесчисленным множеством волн, шумно рассыпающихся о пологий песчаный берег. Платформа станции представляла собой каменную или, может быть, бетонную плиту, брошенную прямо на песок. Влево и вправо плита уходила к горизонту, иногда чуть изгибаясь на дюнах. Я подумал, что этот перрон вполне может тянуться в обе стороны бесконечно.
Поезд за спиной тихо вздохнул, вернул на место лепестки дверей и укатил, повторяя изгибы местности. Когда он скрылся, я обернулся назад. Там до самого неба раскинулось ещё одно море — из мелкого жёлтого песка.
