— Спасибо большое! — восхитилась таким удачным решением я. — И вот еще…
Я аккуратно положила на столе перед милой дамой четыре брусочка разных сортов мыла, все в новой упаковке, отпечатанной у Ивана Тимофеевича в типографии.
— Что это? Вы что! — изобразила возмущение дама, но глаза блеснули радостно, и она мыло сцапала и принялась рассматривать.
— Это — опытный образец, — невозмутимо ответила я, — раз вы интересуетесь моей рубрикой в газете, то просто обязаны попробовать это мыло-скраб. Для статистики нужно.
— Ну раз для статистики… — благодарно протянула дама, с жадным интересом рассматривая презент, — Жду вас завтра, Лидочка.
Домой я летела окрыленная.
— Ужасные у тебя соседи, Лидия! — возбужденно заявила мне Римма Марковна, когда я вошла на кухню.
— Кто? — удивилась я.
Странно. Из всех соседей, в принципе, только Наталья любила ввернуть крепкое словцо, да старушки-веселушки, порой, проявляли чересчур неуемное любопытство. А так-то остальные, вроде, очень даже все приличные. Хотя, может, Вадик что учудил? Ну, музыку там громко слушал, или торопился-бежал и не поздоровался?
— Да кто же? — повторила я, встревоженно.
— Нора Георгиевна, — осуждающе покачала головой Римма Марковна и со стуком поставила передо мной на стол тарелку с источающими божественный аромат голубцами.
— Что случилось?
— Мы разругались, — торжественно сообщила Римма Марковна и неодобрительно поджала тонкие губы. — Навсегда.
Я только вытаращилась, не зная, что тут сказать.
— Ты представляешь, Лидия, эта странная женщина сказала, что проза Бальмонта — вялая и напыщенная! — слишком громко и отчетливо сообщила Римма Марковна мне, почти высунувшись в открытое окно и повернувшись ко мне спиной. — Ихес-тухес!
— Я все слышу! — мгновенно прокричала с балкона третьего этажа Нора Георгиевна (в засаде она там сидела, что ли?). — Лидия Степановна, если эта ваша соседка не в состоянии осмыслить семантических границ его провальной риторики, то и не надо делать такие заявления перед приличным обществом!
Я тихо хрюкнула: вспомнила популярный в моем времени анекдот «Сидели, выпивали, драка началась после слов: «Семантика этюдности в прозе Пришвина неоднозначна».
Блин, если бы я тогда только знала, чем это все обернется.
— Безликий наборщик он! — продолжала на весь двор оглушительно добиваться справедливости Нора Георгиевна, с негодованием, — И проза его, и поэзия! Вы только послушайте, Лидия, и сами убедитесь: «завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне…»…
