К счастью, недалеко от моста Пон-Нёф она нашла машину, которая подвезла ее прямо до Монмартра. Водителем видавшего виды дребезжащего «рено» был старик, садившийся за руль время от времени, если удавалось добыть топливо. Самодельная табличка на лобовом стекле указывала на то, что перед ней такси.
В те дни добраться в Париже из одного места в другое было очень непросто. Метро хотя и работало, но поезда вечно ходили переполненными. И хотя у Эдит был велосипед, она предпочла оставить эту драгоценную вещь в отеле, где та была в большей безопасности. Как ни странно, она считала кражу у стен полицейского управления более вероятной, чем где-либо еще в городе.
Короткой прогулки до этого старейшего в Париже моста, по которому она попала обратно на правый берег Сены, оказалось недостаточно, чтобы прояснить мысли. Она не замечала ни радостно чирикавших в кустах воробьев, ни смеющихся девушек на заднем сиденье открытого джипа «Виллис». Девушки сияли улыбками едва ли не ярче, чем солнце. Красоток катали двое американских солдат, а те беззаботно махали прохожим. Ноги у Эдит подкашивались, так что она несколько раз хваталась за парапет. Ее мучил страх, что ей запретят выступать. Для нее ничего хуже и быть не могло!
Охваченная паникой, она металась, как пьяная, налетела на какого-то незнакомца. Впрочем, в эти недели по улицам Парижа бродило множество обезумевших людей. Она не замечала никого, тоскуя лишь по авеню Жюно[22], по своему гостиничному номеру с широкой кроватью и небольшой гостиной, где она могла бы восстановить душевное равновесие.
Слова «запрет на выступление» продолжали гореть перед ее внутренним взором, как неоновая вывеска над музыкальным театром. В шансоне была вся ее жизнь. Ничто, кроме музыки, не могло сделать ее счастливой. Когда она пела, музыка и ее душа сливались воедино. Пение стало для нее средоточием прекрасного и совершенного мира. С малых лет она привыкла к аплодисментам публики. Одобрение, которое выражалось в аплодисментах, всегда заменяло ей любовь и заботу семьи. Луи Гассион, к счастью, никогда не достигал той глубины понимания ее чувств, которая позволила бы сообразить, что намного сильнее побоев она боится запрета петь перед публикой.
Симона Берто понимала все намного лучше. Ее подруга, сестра и утешительница видела, в каком отчаянии была Эдит, когда ей не разрешили выступать во время оккупации. Сначала немцы попытались запретить ее песни военной тематики. А поскольку Эдит отказалась вычеркивать из своего репертуара «Мой легионер», «Аккордеонист» и «Вымпел легиона», оккупанты в какой-то момент потеряли терпение и вообще запретили ей петь. Нацисты ополчились на Эдит не только из-за текстов, они были взбешены ее желанием непременно выступать на фоне французского триколора.
