— Люба, надо же женщине помочь, надо выиграть время, чтобы она разобралась в человеке! Вот мне и хочется дать ей это время.
Наступил праздник 7 Ноября. Николай с грустью говорил:
— Впервые в жизни годовщину Октября встречаю неорганизованно…
Николаю очень хотелось побывать на этом всенародном празднике, и я уступила его просьбе, хотя видела, каких мучений стоил ему каждый шаг.
В центр города, где проходила демонстрация, я привезла его на извозчике. Улицы цвели кумачом и яркими транспарантами.
Вдоль тротуаров стоят люди, наблюдая за гудящим, цветистым потоком демонстрантов. На некоторых жесткие лоснящиеся котелки и широкополые короткие коверкотовые пальто. На женщинах контрабандные чулки со стрелками. Пахнет пудрой Коти.
Это нэп.
— Видишь, Раюша, сколько здесь буржуев недорезанных, — Николай кивает в сторону нэпмана с толстой сигарой во рту.
— Почему буржуев? Какие же теперь буржуи?
— А как же! Кто же они, по-твоему? Все это мясо существует на нетрудовой доход. Купить и потом продать втридорога — это не советская работа.
— А зачем же им позволяют существовать?
Николай засмеялся:
— Ты, я вижу, совершенно не имеешь представления о нэпе. На первом же нашем занятии я объясню тебе.
Колонны демонстрантов сворачивают на площадь.
Над тысячами голов мерно раскачиваются знамена. Солнце сверкает на начищенных трубах.
Проходят рабочие цементного завода. Впереди старые кадровики, сражавшиеся за революцию. Их лица серьезны и сосредоточенны, шаг четок и тверд. За ними молодежь.
Я взглянула на Николая. Лицо его оживилось при виде голубых и сиреневых маек, загорелых лиц. Колонна молодежи пела бодрую праздничную песню. Когда замолкли голоса, Николай не выдержал и звонким высоким тенором закричал с тротуара:
— Да здравствует девятая годовщина Октябрьской революции! Да здравствует Ленинский комсомол! Ура!!!
— У-р-а-а-а! — дружно подхватили комсомольцы и, подтягиваясь, почти бегом прошли мимо.
Чей-то молодой, сильный голос начал новую запевку. Веселая песня поплыла над морем голов вместе со знаменами.
Николай проводил глазами колонну комсомольцев и улыбнулся:
— Это сама жизнь поет.
Я была поражена. Таким я его еще не видела.
Он весь подтянулся, глаза засветились, румянец слегка окрасил смуглые щеки. Казалось, стоит ему отбросить костыли, и он окажется среди тех, к кому так рвалось сердце…
Но демонстранты прошли мимо. А он еще долго смотрел им вслед.
«Моему сердцу всего двадцать два года», — вспомнила я.
