Дом, в котором выросли мы с Би, стоит на самом южном рубеже общины – ближе всех к сторожке, нашему посту охраны. К северу от Пасторали раскинулись пшеничные и кукурузные поля, едва видимые в угасающем свете дня. Восточная граница тянется вдоль невысокого пологого хребта; там, среди густых сосен, угнездился дом Генри и Лили Мэй, их козы частенько пасутся на поляне, отделенной изгородью от опушки леса. А тропа, бегущая вдоль ручья, – та самая, по которой мы с Тео пошли от нашего дома в центр Пасторали, – служит западной границей. Пастораль занимает девяносто с лишним акров. Девяносто акров, обеспечивающих нам прибежище и безопасность.
Круг, на котором проводятся наши собрания, устроен на открытом ровном участке земли – позади столовой, между двумя обширными садами. Низкую деревянную сцену обрамляют полукольцом скамейки из колотых бревен. Члены общины уже начали занимать на них свои места и, разбившись на маленькие группы, тихо переговариваются друг с другом. На этом Кругу мы собираемся регулярно, раз в неделю. И, усевшись на скамьи плечом к плечу, обсуждаем урожаи, погоду и меры по защите общины. На этой площадке мы также празднуем дни рождения, организуем свадьбы и поминки тех, кого потеряли. Каждый декабрь поем песни, которые принесли с собой из прошлой жизни наши старики, – про омелу и подарки, перевязанные разноцветными лентами. А еще пьем мутный сидр и зажигаем вокруг дерева Мабон свечи. Мы сохранили обычаи внешнего мира, но также создали и новые традиции.
А сейчас мы с Тео стоим у границы площадки – за кругом света, отбрасываемого костром. И оба опасаемся заговорить с другими. Боимся, как бы наши рты не выдали того, что занимает наши мысли. Тео покидал Пастораль. Переступал ее границу и ходил по дороге. И он мог заразиться ветрянкой. Хотя… кожа мужа остается чистой, а глаза ясными; и, когда они встречаются с моими, я не вижу в них темных пятен.
С деревьев спускаются ночные насекомые; три дочки Авы – все с длинными черными волосами, завитыми в мелкие кудряшки, и большими, как у матери, серповидными глазами, – обежав восьмеркой ноги взрослых, устремляются к дереву Мабон в центре площадки.
Деревом Мабон мы зовем старый дуб. Дважды в году мы завязываем на его ветках ленточки: весной – отмечая начало посевного сезона, осенью – празднуя сбор урожая. Изредка это дерево используется для других, более мрачных целей: определить, живет ли в теле общинника болезнь.
Дочки Авы гоняются друг за другом вокруг дерева с криками: «Гниль! Гниль! Была моя, стала твоя! Гниль, гниль! Я от гнили убегу, а тебе лежать в гробу!» Но прежде чем их кто-нибудь успевает одернуть, девчушки стрелами уносятся в ряды кукурузы.
