Нужны пушки, а еще того более нужна конница. Где её взять? Брестская комиссия издала распоряжение, чтобы шляхта, которая не платит подать десятого гроша, представила в посполитое рушение по одному коннику с пистолетами, палашом и пикой, в куртке и шапке, с каждых десяти своих холопов, а оставшиеся девять пусть снабдят его провиантом и месячным фуражом для коня – девяносто гарнцев овса и триста фунтов сена. Нет у шляхтича средств выставить конника – пусть отправляется в посполитое рушение сам. С каждой деревни чтоб не менее двух конных было! Да только приказ издать легко, выполнить его потруднее будет… А времени нет совсем…
* * *
Выехав на берег, Городенский заложил два пальца в рот и издал пронзительный свист, от которого кони запрядали ушами и попятились, увязая копытами в песке.
В утренней тишине звуки отражались от ровной глади Двины и далеко разносились по воде.
– Э-ге-ге-гей! – крикнул Городенский, завидев на том берегу двух мужичков, испуганно улепетывавших в гору, и снова свистнул. – Лодки давай! Переправа нужна!
Огинский весело за ним наблюдал. Ему нравился Городенский – своей удалью, веселой злостью. С ним Михал чувствовал себя этаким благородным разбойником, о которых пишут в романах. Правда, благородным разбойникам полагается мстить врагам, погубившим их родителей, и спасать красавиц, которых хотят насильно выдать замуж за богатых стариков, а отряд Огинского сжигал мосты и переправы, нападал на небольшие обозы, отставшие от ушедших вперед русских частей, и добычей его стали не груды злата и драгоценных камней, а запасы фуража, медный котел, дрова, пара мешков с сухарями, часы и шапка. Но для Городенского любая добыча была хороша, он отчаянно рубился с драгунами и казаками, словно получая удовольствие от того, что рискует жизнью. Все прочие ротмистры, лица по большей части гражданские, как сам Михал, считали войну делом временным, преддверием «настоящей» жизни, а Городенский попал в свою стихию: он жил опасностью, тяготы походов были ему легки, и весь он излучал бодрость и уверенность. Порой он позволял себе слишком много: в Глубоком, под Свенцянами, ему указали на жида Иосельку, укрывавшего у себя московского шпика, и Городенский тотчас его повесил, не дожидаясь прибытия Огинского, своего командира. Михал прощал ему подобные выходки: так достигалась главная цель похода – раздувать искру борьбы, привлекать местное население на свою сторону. Городенский был лихой вольный поляк, скорый на расправу, но не держащий камня за пазухой. Ему верили, шли за ним и пели песню, которую неизвестно кто сложил:
