Погиб? Нет! Не может быть… Никто не видел Тадеуша убитым. Возможно, ему удалось спастись! Хотя… Тадеуш не такой человек, чтобы думать о спасении своей жизни. Он сам говорил: победа или…
…Четыре человека неслись по дороге на Кремпу; остальные были зарублены или сдались в плен. Отстреливаться было уже нечем; кони устали. «Стой! Стой!» – раздалось сзади, почти за самой спиной. Тадеуш в отчаянии пришпорил коня, который перемахнул через сломанное прясло на луг, манивший обманчивой зеленью. Топот копыт тотчас сменился чавкающим звуком; конь захрипел, изнемогая; Костюшко загадал: если доберется вон до того дерева – спасены…
Сзади послышался звон скрещенных сабель, хриплое рычание, потом вскрик, конское ржание, шум падающих тел… Тадеуш не оборачивался: неотрывно смотрел на заветное дерево. Черт, перед ним канава… Ну же, друг! Конь оттолкнулся задними ногами, поскользнулся на грязи и упал, придавив седока.
– Давай, выбирайся!
Над Костюшкой нависли два казака; один ткнул его дротиком в бок и в ногу. Боль ожгла так, что вспыхнуло красным в глазах. Конь, рванувшись, встал и ушел в сторону.
В кармане кафтана лежал заряженный пистолет, который Тадеуш приберегал для себя, но было поздно. Вытащив пленника из лужи, казаки стянули с него сермягу; кошель и часы он отдал сам. Откуда ни возьмись, появился корнет в ярко-красных рейтузах, с белым султаном на каске, с развевающимися черными лентами за спиной, – взмахнул саблей и рубанул безоружного по голове. Костюшко без звука рухнул на землю; корнет успел еще полоснуть его по шее…
– Не убивайте! Это Начальник!
Польский драгун, замертво лежавший на земле, теперь вскочил на ноги. Перепуганные казаки бросились к лошадям; корнета и след простыл. А сюда уже скакал Андриан Денисов, и насупленные его брови предвещали грозу…
…Тревога грызла сердце острыми зубами; муки неизвестности становились нестерпимы. Наконец, в пятом часу вечера в зал зашли казаки с носилками из плащей, закрепленных на пиках. На носилках лежал израненный человек. Немцевич бросился к нему – и разрыдался: Тадеуш!
У Начальника рассечена голова, пробито левое легкое, исколоты бедра… Он был без сознания, но жизнь в нем еще теплилась – зеркало, поднесенное к бледным губам, запотело. Андриан Денисов сам промыл и перевязал ему раны.
Костюшку поместили отдельно от других пленных; Немцевич упросил оставить его рядом. Тадеуш лежал, точно мертвый, а рядом галдели казаки, рассказывая сальные анекдоты и то и дело разражаясь громким смехом. Прикорнув на соломе рядом с Костюшкой, точно мать у постели больного ребенка, Юлиан в большей степени страдал морально, чем физически, хотя смертельно устал за этот день и совсем ничего не ел. Рука тоже болела. Наконец, наступила глухая ночь, свет погасили, и гомон сменился стонами и бредом раненых. К Немцевичу сон не шел. Только на рассвете он смежил отяжелевшие веки, но тут Костюшко очнулся. Открыл глаза, повел ими, не узнавая, увидел Юлиана, спросил:
