— К ночи добился я… как раз напротив маяка в Вышке. Дальше шел по звездам, наверное, приплутал. Конечно, то ледяные бугры обойдешь, то пески минуешь, — отец пожал плечами. — Даже в самой дремучей крепи не плутал, а тут случилось — на чистом. Выбился из сил. Присяду передохнуть — тотчас засыпаю. Вез домой буханку хлеба, достал и сгрыз половину… мороженую. И внутри у меня словно все замерзло. Дрожь начала бить, зубы не могу сцепить — щелкают. Да так громко, что аж самому страшно. И еще очень тихо было, будто все вокруг вымерзло… Начала на меня наваливаться уверенность, что не найду протока до утра, не выживу ночь. Такое состояние, как при ураганном артогне, когда он длится часа четыре, а ты в маленьком окопчике один. С каждым шагом все становилось мне безразличным. Наткнулся на пески Верхней косы. Перетащиться бы через них, и вот он… банок. А я поплелся в море. Вдруг застряли чунки. Туда-сюда, нет, не стащу. Упал на мешок и потерял сознание, — отец замолчал.
Неожиданно совсем рядом — руку протяни и достанешь — в глубокую промоину спланировал с веселым криком кулик-травник. Раскинув крылья, резко присел. Весь, кроме длинноклювой головы, погрузился в воду. Вскидывая высоко брызги, подпрыгнул, затрепетал, отряхиваясь. Свалился на бок, раскинутым крылом врезался в воду, нырнул вглубь. Опять с шумом невысоко выпрыгнул, забил крыльями, веером раскидывая брызги. Мелодично и громко засвистал и вновь ринулся в проточную глубину.
Видя буйную радость счастливой жизни, я отчетливо вспомнил такое же буйство травника на Актрыкской косе ровно пять лет назад. И вдруг потерял ощущение времени: вижу ли я сиюминутного травника или это тот, прошлый? А он нырял, вспархивал и трепетал крыльями, переворачивался в воздухе, свистел радостно и буйно.
— Ишь какой молодец! — тихо воскликнул отец. — Не шевелись, пусть его…
Минут пять куличок наслаждался, купаясь. Перо его намокло, из крапчатого он стал темным, и только красные ноги ярко взблескивали, когда он подпрыгивал. Отбушевав, он тяжело перелетел на сухую отмель. Приподняв крылья для просушки, важно и спокойно пошагал по своим делам, чуть переваливаясь с боку на бок.
— Ну и нам пора, — радостно сказал отец, приподнимаясь.
В последний раз повел я взглядом по зарослям, по потемневшим без солнца водам Каспия, забирая их в свою собственность и радуясь, что моими они останутся навсегда, как травничок с Актрыкской косы. Мне захотелось вслух перечислить свои сокровища, но я постеснялся отца, хотя он и понял бы меня. Начал перечислять про себя: камышовые крепи, заросли чакана, розовоцветную кугу, белолобых лысух, красавицу камышницу, всех пролетных! Море, все море! И вот ту высокую кулигу камыша-каржатника на Верхней косе! И вдруг почувствовал какую-то тревогу. Чтобы понять ее причины, почему-то закрыл глаза. А-а, вон оно что! Темная ночь, человек во льдах… около Верхней косы! Стало неудобно, стыдно: отец рассказывал о минутах, которые могли стать его последними, а я радовался буйству травника.
