К сожалению, описаний внешности отца Алексия в молодости не сохранилось. До наших дней дошел лишь один портрет, изображающий его в преклонных летах и написанный крепостным художником Тимофеем Волковым. Из воспоминаний знавших старца известно, что был он очень худым, небольшого роста, сгорбленным. Говорил мягким и тихим голосом, как в жизни, так и при исправлении служб. Глаза светились любовью и радостью и словно озаряли всё вокруг него. Люди, знавшие преподобного Серафима Саровского, отмечали, что отец Алексий чрезвычайно похож на него внешне. Это сходство передает и сохранившийся портрет.
Одевался отец Алексий крайне просто, чтобы не сказать убого: полукафтан из грубой ткани, холстинное белье; рясу носил редко, обувался в лапти и только в храм надевал сапоги. Под старость от долгого стояния в храме у него болели и опухали ноги, поэтому дома он ходил в вязаных чулках, а на улице - в калошах. Вне дома он иногда молился на большом камне, от которого у него на коленях образовались кровавые мозоли. Когда крестьянка Евфимия Аникичеева увидела этот запачканный кровью камень, отец Алексий строго запретил ей говорить кому-либо о том, что она видела.
После 1818 года священник не ходил в баню и носил грубую власяницу, в которой, по его желанию, и был погребен. Спал он на жесткой войлочной подстилке. В его комнате-келии были только маленькая печь, постель, стол с несколькими стульями, образа и аналой перед ними. «Пять-шесть лампад неугасимых горели пред иконостасиком в переднем углу келии; большие бутылки деревянного масла стояли в другом углу - жертва окрестных помещиков, чтивших своего молитвенника, а на столике целая стопочка записей о здравии и упокоении сродников и знаемых», - вспоминал отец Елпидифор Успенский.
После литургии отец Алексий кипятил у себя в келии воду в чугунке и пил чай - не больше трех чашек. Иногда он приглашал на чай кого-нибудь из домашних, но обычно до полудня принимал посетителей. В полдень обедал отдельно от семьи. В старости он отказался от мяса, ел только рыбные и молочные блюда, а в посты не употреблял ни рыбы, ни масла, в первую и последнюю неделю Великого поста не принимал вовсе никакой пищи. По средам и пятницам не ел ничего горячего. После обеда священник ложился отдохнуть на час: если была зима - то на печке в доме мужа внучки, если лето - то прямо в саду, под деревьями. Потом посвящал время чтению святоотеческих книг, снова принимал посетителей, работал: ткал холсты, вязал чулки, возился с ульями на пасеке. Летом особенно любил плести лапти - для этой работы он облачался в фартук, садился на лавочке перед домом и, ковыряя кочедыком, тихонько напевал погребальную стихиру Иоанна Дамаскина: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, и безславну, не имущу вида...»
