Я ненавижу Пызю, ненавижу всем своим существом: только увижу его, и во мне что-то взъерепенится, ощетинится, и тогда я готов на все, чтобы только вывести Пызю из себя, заставить рассвирепеть… Смотрю на него, а в груди что-то шевелится, горит, и голова немного кружится, становится легкой и невесомой…
Пызя с готовностью лезет в карман своих черных штанов, заправленных все в те же огромные, покрытые пылью яловые сапоги, и шипит, как гусь, зло и сипло, словно из его беззубого рта с напором выходит воздух:
— Н-ну и стервец, н-ну и с-стерва ты… Сколько за кружку-то?
— С других по рублю, а с вас — десять.
— Ш-што? Да ты што, а? Рехнулся? — Глаза у Пызи округляются и становятся белыми, как гривенники, рот начинает дергаться. — Издеваешься над стариком?
— Плачу тем же, Михал Семеныч. Хочу нажиться. — Я повышаю голос намерением привлечь внимание других: — Вы-то вон как нажились!
Пызя машет руками, словно комаров отгоняет, быстро смотрит по сторонам: туда-сюда.
— Тиш-ша, не ори… Фу, господи, аж в пот бросило. Ну, ин ладно, возьми десять и подавись… Давай, воду-то…
— Не-е, — нахально тяну я. — Раздумал. Давай яблоки. Кучку — за кружку.
Пызя молчит. Смотрит на меня бешеными глазами и молчит. Кажется, пройдет еще одна минута и он бросится на меня, но неожиданно наклоняется, собирает в жменю три больших яблока и протягивает их мне.
— На.
Я спокойно беру яблоки и сую их за пазуху. Потом подаю Пызе кружку с водой.
Пьет Пызя жадно, большими глотками, и при этом в нем что-то уркает: урк-урк-урк. На тощей шее, сморщенной и заросшей серой щетиной, вниз-вверх ходит остро выпирающий кадык. Опорожнив кружку, Пызя отдувается, тыльной стороной руки отирает рот. Просит:
— Дай еще кружечку.
Я молча показываю на яблоки. Пызя яростно трясет головой.
— Не надейся. Шагай. Ступай отседова к черту. Нет, погоди, подь ближе, что скажу тебе…
Я с опаской Придвигаюсь к нему: не сцапает ли опять за ухо?
— Не бойся, подойди ближе, вот так. А теперь вот что. Слышал сегодня сводку? Нет? Вот то-то… Немцы к Волге подходят, а там отец твой, поди… Эх, жалко мне тебя…
Удар рассчитан точно. На мгновение у меня даже в глазах потемнело, а в ушах прозвучал голос отца: «…будет гроза, и промочит она меня до костей… Будь мужчиной!..»
Смотрю на Пызю. Он доволен — глаза у него молодо и свежо поблескивают, а беззубый запавший рот кривится в ехидной улыбочке… Что ему сказать? У меня нет таких слов, чтобы сразить его наповал. У меня есть только большая неимоверная ненависть в груди, такая большая, что она вот-вот будет выплескиваться наружу…
