Далеко не всем из нас улыбается такое великое и необъятное счастье — любящая семья, он это понимал, и от того безумно дорожил матерью и сестрой — единственными, кто у него был. А они в ответ так же сильно любили его.
Иногда будни затмевают, делают более незаметной связь человека с человеком, но когда остаешься наедине со своими мыслями, один, без возможности убежать от правды, убежать от реальности, начинаешь понимать, как много что-то или кто-то для тебя значит.
Степан никогда не забывал о том, как важна для него семья, но сейчас, потеряв даже простую возможность увидеть их, осознавал всю глубину тех чувств, того тепла и той бесконечной тоски, что поселились в нем.
Он любит свою семью, по-настоящему любит, но почему-то, запертый в этом мире, чувствует себя настоящим предателем. Не в силах изменить что-либо, он мог лишь пытаться спастись от разъедающего изнутри яда тоски, заваливая себя нескончаемой работой.
Степан никогда не был трудоголиком, впрочем, да и невозможно это на нелюбимой работе, но отдавал всего себя делам вампирьего клана — поднимал экономику, готовил план образовательной системы и новые рабочие места для привлечения населения. Он делал всё, что мог. Но это не вернет ему семью.
Это не вернет его назад.
Какой, к черту, второй шанс?
Он уже потерял Софию, а теперь еще и мать. Степан знал, вбил себе в голову еще в детстве — он должен быть сильным, несмотря ни на что, чтобы защитить свою семью. Но ему больше некого защищать, не о ком переживать. Он бился за свою новую жизнь так яро, так отчаянно, но…
Степан прекрасно понимал, что сломался. Пусть внешне это было не видно и, казалось, что всё в порядке, внутри остался лишь пепел — он выгорел дотла. И, возможно, это случилось гораздо раньше, чем Степан попал в этот мир.
Порой он вновь и вновь вспоминал о смерти Софии и пытался понять, что же так дерёт внутри. Были ли это примитивная вина или сожаление, желание вновь встретить ее, живой и невредимой, или тусклое, болезненное осознание, что им больше никогда не свидеться.
Он не знал.
Просто еще теперь не было и от этого становилось больно. Необъяснимо больно, и слова о том, что душа рвется на части — слишком мягкие и поверхностные, ведь не отражают почти ничего их того, что происходит у него внутри. Там, где было сердце теперь только пустота…
Веце, выросшему сиротой, не понять ни страданий, ни тяжких мук своего хозяина. Полукровка с детства не был обременен ни привязанностями, ни моралью — пожалуй, единственной его моралью оставалась привычка заботиться в первую очередь о себе. Для него это было единственным способом выжить, ведь не хозяева заботятся о слугах, а слуги о хозяевах.
