Эти божественное звуки прервало что-то слишком громкое, неприятное – звонок будильника. Уже четыре утра, нужно идти на камбуз и ставить тесто. Тихонько встаю, чтобы не беспокоить соседку. Иду умываться. Смотрю на себя в зеркало, а лицо в слезах. Мне плохо здесь, как же мне здесь плохо! Я домой хочу, на свой любимый Кавказ, где красивые альпийские луга, целительный горный воздух, быстрые прозрачные реки и ангельское пение птиц.
8
В это время моей сестре Людочке, которая жила на Украине, дозвонилась соседка родителей Яхита Цугаева, работающая на телефонной станции. Добрая женщина сказала, что родительский дом разбомбили, и они теперь живут в подвале многоэтажного дома.
Люда на работе взяла отпуск и выехала за родителями в Грозный. Вместо двух-трех дней, она через Дагестан три месяца добиралась в родной город окольными путями. За это время сестричка навидалась таких ужасов, что до сих пор стынет кровь в жилах, когда вспоминает тот путь. Передвигаться можно было только ночью, и то ползком, потому что пули летели со всех сторон. Пропитанная кровью земля была усеяна трупами людей, и сестра в темноте постоянно натыкалась на чьи-то оторванные конечности. А ее щегольское кожаное пальто от передвижений на животе протерлось до самой подкладки.
Но она все-таки добралась в Грозный и нашла там родителей. Мама, измученная голодом и болезнью, уже не вставала, лежала под грудой тряпья. А папа каждое утро под пулями ходил к российским солдатам за семь километров от дома за тремя литрами питьевой воды. Это была военная норма питьевой воды на сутки для жителей города. Но не для того он брал воду, чтобы сварить кашку, или попить горяченького, а вскипятить маме на костре шприцы для инсулина. И когда родители увидели Люду, то закричали на нее, зачем она приехала, они тут умрут, и никуда не поедут. Но она, прошедшая круги ада, слушать их не стала и забрала с собой. Там, в подвале, не было дележки на национальность. Все были равны. И провожали моих родителей в мирную жизнь все, кто прятался в подвале от войны: русские, чеченцы, украинцы… Папин друг-чеченец дал им целую булку хлеба в дорогу со словами: «Последняя буханка. Простите, больше дать нечего».
Я еще не знаю этого, и, встав ровно в четыре утра, полусонная, бреду на камбуз, в очередной раз очень больно цепляюсь ногой за комингс – это такой высокий порог между отсеками. Он высотой тридцать сантиметров, и если я, сухопутная ворона, о них забываю, то тут же цепляюсь. От этого мои несчастные ноги по колени сбиты до кости, а кожа вся синяя. Штормит сильно, и я держусь за поручни. В прошлый шторм не удержалась, полетела на накренившуюся сторону парохода. От неминуемого падения и страшного удара меня спас капитан. Этот здоровяк поймал меня в полете, скажем, так, за секунду до перелома. И прижав к себе крепко, прошептал:
