- Я не умею быть признательным, это причиняет мне физические страдания.
- Ну тогда...
- Короче, пиши, и дело с концом. "Я, такой-сякой, завещаю дом такому-сякому, туды-сюды..."
- Ага... - дядюшка юрист строчил, почти уткнувшись носом в столешницу, а его собеседник прислушивался к доносящимся с улицы странным шумам. Вроде бы кричала женщина, или девушка. И вроде бы звала на помощь.
- Готово? - он глянул на нотариуса, выхватил листок с печатью и непросохшими чернилами из щели под стеклом.
- Постойте, в документе нужна ваша подпись!
- Дома распишусь. - он вышел из конторы. Никто больше не кричал, не звал на помощь. Солнце жарило. Дом ждал его, звал покумекать о том, о сем, пропустить пару-тройку.
* * *
"...Я был тогда холодным, бесформенным и ни на что не годным. И поселился в этой развалюхе лишь по ряду обстоятельств, вынужденных, досадных, но, в конечном итоге... Впрочем, этого я тоже не мог бы сказать наверняка.
По понедельникам и четвергам я уходил на свои ночные бдения. Им ничего не говорил. Т. живо интересовался, куда это я пропадаю. Я сохранял в тайне место работы: пусть его, незачем пока распространяться. А дом каждый раз встречал меня каким-нибудь сюрпризом. То ветка сирени на дверной ручке, то обессилевший бражник между оконными стеклами (дарить свободу, это потрясающее, ни с чем не сравнимое чувство). Дом жил, и я это ощущал, не знаю уж, чем и как.
Я стал искать каких-нибудь следов бывших хозяев. Это было нелегко, ибо от Т. было меньше толку, чем от топора без топорища; а все вещи предыдущего жильца уничтожал его наследник. Для меня тут не было тайны; ведь обитали в доме исключительно народ страннического типа, непоседы, да еще всяческие психи. Но то правило, что дом смеется над нашей уверенностью в знании обстоятельств, вела меня по чердакам да погребам строения. Не скажу, что поиски мои увенчались успехом, но кое-что было найдено мною да прибрано к рукам (чтобы после моего ухода, возможно, отправиться в свою очередь на костер вместе с дырявыми носками, кистями и рассохшимся мольбертом). Из прочего - старые картины и ворох рисунков, выполненных углем. Судьба? Я смеялся. Художник по типу меня - и нашел картины. А что бы нашел охотник? Чучела соболей и старый дробовик? А гробовщик? Я смеялся, но на самом деле мне было совсем не смешно. Ибо кто-то смеялся надо мной. Я ощущал и это. А потом понял: дому скучно, он развлекается. Как это я раньше не догадался. Я понял; и полюбил дом того крепче. Рисунки были выполнены четкими резкими линиями, кое-где плохо обожженный уголь рвал бумагу. Несколькими штрихами автор умел изобразить то вставшую на дыбы лошадь, то нахмуренный взгляд исподлобья некоего бородача, то воздевший к небу ветви пирамидальный тополь. Картины же были маслом по фанере, без грунта и вне какой-либо системы; не пахло тут ни классическим оптическим смешением цветов, ни импрессионистским смешением красок на палитре. А точнее присутствовало все сразу, но в таком беспорядке, что становилось ясным как день - автор взялся за кисть едва оторвавшись от сохи да топора, и знать не знал о теории и практике живописи. Тем лучше, флаг тебе в руки, безвестный предок..! Растерянность: я зову предком человека, с которым не связан узами кровного родства, да и никакими узами. Лишь тем, что живу в доме, построенном им. Внезапная шальная мысль: значит, родство по жилищу важнее кровного родства, и, вдобавок, крепче его. Как будто гомерический хохот какой-то из частей моего существа, подозрительно гулкий, со скрипучим деревянным оттенком. Но даже если дом уже поселился внутри меня, как я внутри него, то это не самая ужасная из моих частей. А точнее, вовсе не ужасная. А просто непривычная и загадочная. Пусть воззавидуют и вознегодуют те, кто умеет это делать лучше, чем я. Впрочем, рассматривать картины в пыльном темном помещении не много радости. Я сгреб кучу творений в охапку и вынес в кухню, в буйство света и свежего воздуха.
