Никогда этот мистический ужас смерти не ложится прочным гнетом на душу Толстого. Только на мгновение смерть способна смять его душу тем же животным испугом, с каким лошадь шарахается от трупа. Вспомним для примера сцену в "Детстве и отрочестве", где Николенька с воплем ужаса бросается прочь от трупа матери.
Но есть в глубине души художника какое-то прочное бессознательное знание, оно высоко поднимает его над этим минутным ужасом. И из мрачной тайны смерти он выносит лишь одно - торжествующую, светлую тайну жизни.
Смерть, в глазах Толстого, хранит в себе какую-то глубокую тайну. Смерть серьезна и величава. Все, чего она коснется, становится тихо-строгим, прекрасным и значительным - странно-значительным в сравнении с жизнью. В одной из своих статей Толстой пишет: "все покойники хороши". И в "Смерти Ивана Ильича" он рассказывает: "Как у всех мертвецов, лицо Ивана Ильича было красивее, главное, - значительнее, чем оно было у живого".
Стоит смерть в своей величавой, таинственной серьезности; а перед нею в мелком испуге мечется цепляющийся за жизнь человек. Умирает в рассказе "Три смерти" барыня. Вся она полна ужаса перед надвигающейся смертью, вся полна одною собою и своею тяжбою со смертью. Ее возмущает, что муж, зная о ее состоянии, способен есть. Даже детей своих она не хочет видеть перед смертью: "это расстроит ее". Все вокруг чувствуют себя под ее взглядами как бы виноватыми в том, что живут. Умирает она, она, - ведь этим опровергается вся жизнь, разрушается весь мир. Как же у людей хватает совести жить и думать о жизни перед лицом совершающейся величайшей мировой катастрофы?
Барыня в гробу. Дьячок читает над нею псалтырь.
"Сокроешь лицо твое, - смущаются. Возьмешь от них дух, - умирают и в прах свой возвращаются. Пошлешь дух твой, - созидаются и обновляют лицо земли. Да будет господу слава во веки".
"Лицо усопшей было строго и величаво. Ни в чистом, холодном лбе, ни в твердо сложенных устах ничто не двигалось. Она вся была внимание. Но понимала ли она хоть теперь великие слова эти?"
В ямской избе в это время умирает больной ямщик дядя Федор. Умирает спокойно и как будто просто - до того просто, что ужасом трогает душу эта необычайная простота. Ямщик Серега просит больного отдать ему свои сапоги и просьбою этою ясно обнаруживает уверенность, что самому Федору их уже не носить. Кухарка подхватывает:
"Где ему сапоги надобны? В новых сапогах хоронить не станут".
