– Льстивая педовка! – Гобчинский шутливо пихает ассистента. – Надеюсь, что хотя бы наш фотограф не окажется гомосексуалистом. Эй, Федя, ты случайно не гомосексуалист?
– Смеешься, чувак. Братаны важнее баб – это не про меня.
– Отлично! Значит, мне не придется постоянно следить за своим тылом!
Они чокаются, и вечер – который и без того был щедр на волшебство – словно по щелчку чьих-то невидимых пальцев превращается в беспрерывную искрящуюся сказку.
Вокруг кутерьма, под ногами катаются пробки из-под шампанского, а еще кто-то всюду разбросал конфетти. Разноцветные кружочки бумаги цепляются к одежде собравшихся, отчего те начинают мерцать, как какие-нибудь эльфы из Средиземья – прекрасные, неземные существа. Все женщины в черном – в проклепанной коже и дорогой рванине, и это смотрится очень круто. В отношении мужчин Федор Глухов настроен более скептически, и чем ярче разгорается вечер, тем сильнее он полагает, что мог бы дать фору многим из присутствующих. По его мнению, это просто дурной вкус – одевать клубные пиджаки с сорочками, идя на показ самого скандального, самого шокирующего дизайнера Москвы. Гораздо уместнее эти наряды выглядели бы в каком-нибудь пивном баре на вечеринке менеджеров, собравшихся по случаю пятницы. Сам Жора Гобчинский щеголяет в спортивных штанах, «найках» и толстовке собственного изготовления – с оскалившимся медведем на груди. Федор рад, что угадал с попаданием в струю: под его бушлатом обнаруживается застиранная до дыр майка с лицом Сида Вишеса.
Он считает, что подходит миру моды куда больше этих яппи, невесть как пролезших на показ. Эту уверенность подогревает шампанское, которое Федор пьет бокал за бокалом и которому – судя по появлению все новых и новых ящиков в их закулисье – не будет конца.
Федор Глухов осмотрелся, освоился и чувствует себя обалденно. Возможно, уже завтра его фотографии с бэкстейджа будут лежать на столах всех модных домов Европы, и лица многочисленных специалистов склонятся над ними – разглядывая детали мощной, сметающей все на своем пути волны, которая, несомненно, надвигается со стороны России. «Кто этот фотограф?», – спросит Эммануэль Альт, редактор французского «Вог». «Какой-то сумасшедший русский», – ответят ей. «Он нужен нам здесь и немедленно! Достаньте этого парня».
Оранжевому пуделю, который путался под ногами, выстригли и покрасили розовым ирокез, а мужика, схватившего передоз и завалившего съемку, то ли выволокли наружу, то ли он очнулся и поспешил исчезнуть сам. Федор глядит на все с полупьяным лихим задором. Он готов принимать дары судьбы и пускаться во все тяжкие, и поэтому он нисколько не удивляется, когда Жора Гобчинский хватает его за плечо и тащит на улицу. Там их ждет ослепительно белый лимузин, а в нем уже смеются красотки, и какой-то тип уже разложил на сиденье дорожки порошка…
