Когда я проснулся, было темно. Я лежу на чем-то мягком. Воздух наполнился ароматом жасмина. Послышался слабый, успокаивающий гул. Рефлекторно я посмотрел на часы. Конечно, у меня больше не было часов. Они забрали их у меня давным-давно. Когда подействовал анестетик.
Я стал ориентироваться. Я лежал на полу на мягком матрасе, накрытый хлопчатобумажной простыней. Комнату освещали поздние сумерки и ранние звезды, сиявшие сквозь вентиляционные отверстия. Был ветерок. Это принесло с собой шум.
Это не было шумом. Это была песня. Низкая чистая смесь сотен мужских голосов, слившихся в одно предложение: «О Тао; о Тао.
Комната была большая. Скудно обставленная, но удобная. Набор ламп. Стульев не было, но на полу были разбросаны груды подушек; пол покрыт ткаными циновками. В другом конце комнаты стоял еще один матрас с еще одной кучей подушек.
Но нет. Это были не подушки. Там лежала Тара.
Она не двигалась. Она все еще спала. Или она все еще была под влиянием снотворного.
Я встал и прошел в другой конец комнаты. Меня все еще трясло. Я коснулся ее плеча. Она была настоящей. — Тара?
Она застонала, повернулась и уткнулась лицом в матрас.
— Тара, — повторил я. Она дико замотала головой. — Нет, нет, пожалуйста, — сказала она.
Я тряс ее плечо вперед и назад. «Тара». Она открыла глаза. вдруг, внезапно. Широко открытыла. Она просто посмотрела на меня. Ни облегчения, ни реакции, ни узнавания.
Ее взгляд был обеспокоен. Наконец ее губы шевельнулись. — Н-Ник? сказала она мягко.
Что бы они ни сделали с ней за последние несколько дней, это не изменило ее. Все было именно тем, что я видел в прошлый раз. Зеленые глаза, сканировавшие меня, были широко раскрыты и блестели. На ней не было черных линий от недуга, который она перенесла. Даже веснушки все еще были разбросаны по ее лицу.
Она подняла лицо и взяла меня за руку; медленно пробежался по моему плечу, по шее и по щекам. Как будто она хотела убедить себя пальцами. Как будто она еще не совсем доверяла своим глазам.
— О боже, — сказал я. — О, Ник, — сказала она. И мы растворялись друг в друге, пока цвета не исчезли. Мы поцеловались, и сотни голосов закончили свое пение.
Я высвободился и вопросительно провел рукой по ее лицу. «На самом деле, мне было бы жаль видеть вас здесь, а не быть счастливым. Как… — я покачал головой, — как ты сюда попала? Когда я, наконец, смог снова подумать, я подумал, что вы в целости и сохранности в Лондоне.
