– Точно папка. Он никогда меня не встречал.
Груши вывалились из рук, а у отца выпала курточка. И мамка с баб Полей-то как-то живехонько похаживали у скамейки, а то никак тоже замерли.
«Так что ж я стою, – помчались мысли, – не сейчас, то когда? А зачем мне к нему идти? Он мне кто? Папка! И что? Где я его видел? Да о чем это я вообще? А каково ему стоять здесь? Ведь тоже не на легком перышке сюда прилетел-то? А что ж я стою? Вдруг решит, что я… и уйдет сейчас… Прямо сейчас!»
Еще шаг. А легче! Еще один. И отец шагнул вперед. Мамка на пригорке осела на траву. Баб Поля над ней. А мы шаг за шагом, ближе и ближе. Вот всего один шаг.
«Я Егорович по паспорту, стало быть, он Егор. Стыдно, даже сходу не вспомнить, как отца-то звать. А что стыдно-то? Не жили вместе. А как называть его? Отец, батя, папка, … Егор? …» Варианты полетели еще, один за другим, но уже не слушая их вырвалось само:
– Здорово, папка!
И руки сами обхватили отца, хотя и непривычно. Отец обнял сына.
– Здорово, сын! Здорово! – медленно, с облегчением произнес отец.
И без слов они стояли, уткнувшись друг другу в плечи, тщетно пытаясь сдерживать воду в глазах, боясь произнести слово и проявить дрожь в голосе, пока Толька не увидел, что мамка спускается с пригорка к ним.
– Мамка идет, – негромко произнес Толька.
– Прости меня, сын, – так же негромко невпопад ответил отец.
– Я говорю, мамка идет.
– Прости меня, сын, – чуть громче сказал отец то, что выдавливало из его головы все другие слова и мысли.
– Полно тебе, папка. Простил я тебя давно. Да шибко-то обижен и не был никогда, – и крепче прижал отца к себе. – Последние годы все думал, как ты, кто ты? Увидеть бы тебя. Не знал, как это будет. Что мы скажем друг другу? О чем будем молчать? И что скажет мамка? А как расстроится? Меньше всего хочется ее огорчать. Я спросил ее: «Что если я с отцом…?»
– Она была вчера у меня. Совсем быстро. Только и сказала, что ты сегодня… что видеть меня хотел. Видно и видеть меня не может. А только ради тебя… приходила.
Подошла мать. Глаза тоже мокрые. Но счастливые. И видно, что не злится она на отца.
– Здравствуй, Толя, – мать обняла сына. Отец обнял их обоих.
– Таюшка, прости и ты меня, – сказал Егор.
– А я уж давно простила-то. Еще как первый раз Толька завелся младенцем в рев, да шибко. А я дура еще была звездочетная, не знала, что и делать-то. Колыбельную, люльку, дудку… А потом как сиську-то ему дала, он и утих. И так мирно стало, поняла я, что вот оно, счастье-то мое, прижала его к себе, и ничего мне больше не нужно.
