– Ах ты, старый, заморочил девчонке голову! А я помело нашла, медвежью лапу приладила покрепче – смотрю, Аука разбросал, обыскался, верно. А ты к Кикиморе болотной свел! Вот как теперь ее утихомирить, жертву почуяла, разошлась! Плакун-травы на горсточку осталось, год дождливый был. Что ж ты за…
И Ленка что есть сил заорала:
– Бааааа!
И подпрыгнула на кровати, уставившись в обгаженный мухами потолок в своей маленькой комнатушке. Ночнуха влажная, но болотиной не воняло. Вокруг пахло обычно – подгоревшей кашей с кухни, табаком из коридора и очистными из форточки. Из пыльного окна вид на детскую площадку с раздолбанными качелями. Ненормальных теток, вредных дедов-грибов и хозяйственных домовых рядом не наблюдалось. И бабушки, которая вкусно готовила и все-все знала про нечисть, – тоже. Лена проверила: несколько раз зажмуривалась и приоткрывала глаза. Ни-че-го!
Она прошлепала босой на кухню и, уставившись в мамкину спину в линялом халате, потребовала:
– Ма, отвези меня к бабушке!
– Ты че, ополоумела, – ответила мать, не оборачиваясь и продолжая скребыхать кастрюлю. – Нет у тебя никакой бабушки. Ясно?
– Есть, – упрямо твердила Ленка.
– Нету. Иди-ка сюда, так и есть – лоб горит. То-то ты дичь несешь! Мигом в кровать, врачиху сейчас вызову.
– Есть. В Лявле живет. Алевтиной Петровной зовут.
– Откуда знаешь? – мать развернулась и буровила дочь подозрительным взглядом.
– Оттуда, – и Ленка вышла из кухни собирать свой чемоданчик, надо как следует собраться. Не забыть резиновые сапоги, неудобно в кроссах по болотам шастать. И подарки: бабушке, домовому, лесавкам. Аука и Кикимора – обойдутся. Этой надо бы как следует в ухо съездить за пакости. Есть у нее одна мысля, как поганку эту болотную проучить. С Вовкой из параллельного сработало, не докапывается теперь, а он – тот еще бугай. Хотя… может, по-другому с ними надо. Бабушка говорит: всякий дух заботу и внимание человечье любит.
