Благодаря железной воле, целеустремленности и работоспособности Евгений Михайлович всегда добивался поставленной цели. Сталкиваясь с сопротивлением, признавал только одну тактику – идти напролом. Ради достижения цели мог пожертвовать хорошими отношениями. Ко всем, не исключая себя, предъявлял высокие требования. Разгильдяи и лодыри, подвергавшиеся резкой критике ректора, его люто ненавидели.
– Ваша любовь мне ни к чему, – не уставал повторять он. – Работайте хорошо, будьте порядочными людьми – вот все, что от вас требуется.
Когда в тысяча девятьсот девяносто первом году система пала, деньги стали сильнее власти, беспредел заменил закон, сила и наглость стали основными способами достижения цели.
На его глазах разрушалась великая страна, строительству которой он посвятил всю жизнь.
Начавшаяся бестолковая реформа высшей школы сводилась к бюрократизации образовательного процесса и приводила к деградации вузов. Менеджеры – бывшие торговцы женскими сапогами и колготками, не имевшие ни малейшего отношения к системе образования, – перекраивали ее на свой торговый лад.
Все эти перемены Евгений Михайлович переживал как личную трагедию, как закат гуманизма на планете. Перед ним образовалась зияющая пустота, которая затягивала его в свое черное пространство, не стало уверенности в завтрашнем дне, надежд на будущее.
К нему – сильному, жизнелюбивому человеку – все чаще стали приходить мысли о бессмысленности дальнейшей жизни. Островком психологического комфорта оставалась семья. Жена и дети всегда и во всем поддерживали его. Но однажды, когда он в очередной раз стал рассуждать о безыдейности коммунистов, массово сдающих партийные билеты, жена в сердцах заметила:
– Так и шел бы на баррикады, раз ты такой идейный!
Эти слова, сказанные самым близким человеком, надломили его. Он ощутил боль и стыд за свои беспомощность и трусливость. Ему стало неуютно дома, и он все чаще и чаще допоздна засиживался в своем кабинете, погружаясь в депрессию.
Однажды, когда секретарша Людмила Владимировна, проработавшая с ним четверть века, постучав в дверь, приоткрыла ее и попросила разрешения уйти домой, он не ответил привычным «Да, конечно». Евгений Михайлович, не моргая, смотрел сквозь нее куда-то в пустоту, и она, немного потоптавшись на пороге, ушла, расценив его молчание как разрешение.
Уборщица долго крутилась вокруг кабинета ректора, не решаясь делать уборку в его присутствии. Лишь поздним вечером она поинтересовалась у охраны, когда собирается уходить ректор. Дежурный позвонил в кабинет, но на звонок никто не ответил. Выждав некоторое время, все же решились войти.
