–Подземные крысы Девятки любят нас! – ору я. Благодаря чудесам современной техники сколько шума могут произвести два раздолбая с гитарами! Они в нашей власти: секретари и их любовницы, лейтенанты КГБ и население цехов Девятки. И эта власть подлинная, она не использует принуждение, ей можно следовать и не следовать. Свобода нужна всем: и заключенным, и тюремщикам. Со мной ты можешь быть свободным. Бог дал тебе рок-н-ролл!
Майк уже готов был выходить на сцену. Володя из-за кулис стал подавать знаки шоферским жестом «глуши мотор». Я отвернулся, сделав вид, что не вижу. Какой там Володя, сама Наталья Васильевна не могла утащить меня со сцены консерватории. Мы с Жекой киваем друг-другу. Еще одна вещь, не до конца отделанная.
–Песня про облом! – орет Жека.
Пока на мелодию «Starman», в нашем тексте «Это облом, ждущий за углом». Этот текст сочинился несколько дней назад, когда мы дурачились на репетиции. Поется вот так: "Это а—а—а—блом, ждущий за углом…" Жека сказал, что чует хит и хочет отложить его. Это Россия, чувак, какое отложить? Здесь now or never, брат! Раздались тяжелые аккорды, мы исполнили первый куплет, начали припев. Володя, поняв, что от нас так просто не отделаться, вырубил аппарат. Возникло мгновение тишины, неожиданное, как пропасть перед капотом на скорости сто километров, душа ухнула вниз, так что я чуть не упал, Жеку тоже качнуло. Все оборвалось на словах «это облом». Публика решила, что так и задумано и заревела.
И сам Майк сказал: «Заводные ребята».
Я вел Таню за руку за собой. Ее горячая, сильная и довольно крупная ладонь была в моей ладони. Эта ладонь могла бы быть любой формы, и все равно она была бы прекрасна. Мы зашли в маленькую гримерку, но там уже расположилась полузнакомая компания. Я заглянул в большую гримерку – там никого не было. Я подпер стулом ручку двери, и мы бросились друг к другу. «Странные дни» гремели из театрального транслятора на потолке гримерки. Сквозь стены проникал гул бас—гитары и грохот барабанов. Все эти волны отражались от стен, отдаваясь эхом в коридорах, усиливая и заглушая друг друга. В беспорядке стоящая мебель, подушки, разбросанные по смятому ковру – гримерка выглядела так, как будто тут взорвалась бомба. Пальцы женщины ласкали меня, расстегивали рубашку. Наши прекрасные тела отражались и преломлялись в многочисленных зеркалах.
Это было не удовольствие. Удовольствие – это через двадцать лет, когда мы будем развлекаться утром дождливого воскресенья перед тем, как идти ставить чайник. Это не было взрывом, аннигиляцией, как я ожидал. Это была неизбежность.
