3 Наука как пирамида Хеопса
– Вставай, пора сваливать, – разбудил меня Толстый, – сейчас дневной директор придет.
Вместе с населением Девятки (а лучше сказать с "личным составом"), в— общем, со всеми этими биомеханическими куклами, я двинулся на работу, сжимая в кармане удостоверение жителя (читайте, завидуйте, я полноправный гражданин Девятки).
С восьми ноль—ноль до семнадцати ноль—ноль это население называется научными сотрудниками. Слово "научный" попало туда явно по недоразумению. Каждый день они получают десяток образцов, вставляют их в микроскоп, проводят положенные измерения и вычерчивают кривые— то есть делают работу, с которой успешно справилась бы дрессированная обезьяна. Множество выпускников хороших институтов занимаются в Девятке примерно такой научной деятельностью. Лаборатории Девятки набиты физиками, забывшими уравнения Максвелла, электронщиками, смутно знающими закон Ома, химиками, помнящими только, что метиловый спирт в отличии от этилового не пригоден для приема внутрь.
Годами эти специалисты приходят на работу только для того, чтобы нажимать единственную кнопку какого-нибудь прибора и следить за показаниями единственной стрелки. Их научная деятельность очень напоминает известные опыты по выработке условных рефлексов у морских свинок, где эти умные животные нажимают на кнопку возле кормушки.
Именно в таких местах, как Девятка, родилось открытие, что в XX веке науку делают большие коллективы. По своему опыту могу сказать: да, очень—очень большие коллективы нужны, чтобы такими очень маленькими, просто муравьиными, усилиями двигать науку.
Мы, коллектив лаборатории разработки компонентов управления, называли себя "детьми подземелья". Потому что помещение наше не имело окон и действительно находилось под землей. Солнца сотрудники лаборатории не видят по полгода. Зимой рабочий день начинается раньше восхода и кончается после захода солнца – край у нас довольно северный.
Два года назад, когда я пришел сюда после института, работа мне нравилась. Но меня с первого дня не покидало ощущение, что я здесь слегка посторонний.
Я не чувствовал искреннего волнения при обсуждении вопроса, почему отобрали червонец, доплачиваемый за вредность, или почему обеденный перерыв перенесли с двенадцати на тринадцать часов. В коллективе лаборатории отношения между людьми были довольно сложными, связанными с запутанными давними историями, как кому—то накинули десятку к окладу кого—то обидев при этом. Или как кого—то перевели из другого отдела по знакомству, что тоже было несправедливо. Во все это вникать было лень. Но зато благодаря тому, что я этим не интересовался и ни на что не претендовал, я прослыл хорошим парнем.
