— Пиздец… — восхищенно прошептал алкаш. — Лидия, это кайф. За это надо выпить.
— Выкиньте его вон.
Сельского соседа, переполненного сногсшибательной информацией, выкинули вон. Колчак поднялся и положил на стол деньги:
— Лидия Петровна, извините за беспокойство. А тебя… — Он посмотрел на Бохана, как Майк Тайсон, примеривающийся откусить визави что-нибудь посущественнее уха. Преданным взглядом Бохан выразил готовность идти теперь хоть в евнухи. Колчак сопнул и хлопнул перчаткой по столу:
— Хрен с тобой. Оставайся.
После недолгой паузы, в течение которой Бохан в сырой робе задрожал и стал растекаться, как желе, терзаемый безумной надеждой и страхом, что неправильно понял, Кондрат осторожно спросил:
— В каком смысле, Николай Павлович?
— В прямом. Не помирать же тут матери с голоду. Ладно… Пошли!
Словно щелкнул выключатель: светясь благородством, стали бросать прощальные пожелания.
И тут облагодетельствованные повели себя странно. Мать слегка побледнела разгладившимся от волнения лицом и с ноткой оскорбленности проговорила:
— Нет, нам так не надо. Пусть как все. Что же. Мы не хуже других.
— Я сказал! — рявкнул Колчак. — Это приказ.
Бохан вздохнул удивительно долго и прерывисто — такой вздох может издать рассохшийся баян, если растягивать его меха без звука. В этот вздох уместились многочисленные картины счастливого завтра после такой форс-мажорной демобилизации. Наконец, меха баяна стали сдвигаться, и выходящий воздух сложился в лишенную всякой мелодики фразу:
— Я лучше со всеми.
— Какого черта, ну!
— Я не дезертир, — произнес Бохан, и это не прозвучало фальшиво, а прозвучало как-то уперто и тупо и вызвало у всех неловкость, как бывает неловко за свое умственное превосходство перед человеком хорошим и незатейливым до примитивизма: кажется, будто его хорошесть — следствие тупого и некритического усвоения банальных до отвратности прописей морали. — У меня тоже товарищи, — добавил Бохан, задетый в своем достоинстве.
— Ай, да сиди тут.
— Я же электрик.
— Электрик из тебя, как из дерьма пуля. («Простите, вырвалось», — матери.) Найдем, кем заменить.
— Да и все равно не выйдет. На работу не устроиться, военный билет нужен уволенного в запас, иначе в военкомате на учет не поставят, а без этого в милиции не пропишут, и паспорт не получишь, под суд отдадут, это статья. Нельзя, товарищ капитан первого ранга.
— А нельзя… так шагом марш. Матрос Кошка…
— Военный человек, — говорил Колчак Ольховскому, полулежа на диване и покачивая носком ботинка, — воображения иметь не должен. Это отрицательно сказывается на командирских качествах. Однажды на «Москве» я вдруг представил себе, что у меня не полторы тысячи моряков, а полторы тысячи продолжений, что ли, полутора тысяч любящих и несчастных стареющих матерей, трясущихся за них. Нервное переутомление: я командую полутора тысячами этих страдающих старух, а моряки — это только их видимость, фантомы. Его, стервеца, линьками пороть, в трюмах сгноить — так это же беззащитная старая женщина, ее любовь и смысл жизни, ведь рука не поднимается и язык не поворачивается. Ну?
