Он слышал, как в соседнем шатре влюблённые также о чём-то воркуют и пытался нарисовать себе девушку, чей бархатный, массирующий слух голос он отчётливо слышит, и боится потерять, затаив дыхание держится за каждый звук этого сливочного говорка. Наверняка эта девушка была бы безразлична к нему, но П. хотелось верить, что она им будет очарована, что он видится ей милым. Вот он с ней говорит, вступает в дуэт с этим магически притягательным голосом. Конечно, он ошибается, – этому не будет продолжения, это туман иллюзий, полуденный жаркий бред; но остро хочется понять до самой сути, что заставило когда-то Амали захотеть его?
На некотором отдалении времени первая жена показалась ему такой естественно подходящей, как бы подлаженной под его контуры. Опасно хрупким П. видится механизм взаимосвязи двух людей, который большинство не замечает в потоке дней, мчащихся в пустоту. Пристально вглядываясь, словно прорываясь в прошлое, он отчётливо видит близость её единственных в мире плеч, теплоту рук. Насколько непостижима связь двух абсолютно разно устроенных людей и что может быть в мире выше этой связи, ради чего её можно разрушить одним слепым ударом?
Как-то они прогуливались по вечерней набережной и П. разглядывал Амали словно они познакомились вчера. Он смотрел на изгибы её лица, непослушную, выбивающуюся тёмную прядку волос, или белоснежную улыбку ровных маленьких зубов и пытался себе представить, как внутри неё соединяются молекулы, чтобы она была ещё красивее и притягательней. Он легонько дотрагивался до неё и гладил руку или плечо, задумчиво разглядывая их и догадывался, как забавен в такие минуты. Она не спрашивала ни о чём, и он, словно получив этим молчанием разрешение, продолжал вслушиваться в её облик.
Однажды, в тиши ночи, когда они притихли от восторга растворения друг в друге, он приник ухом к её маленькой, словно недоразвитой груди и стал вслушиваться в биение её сердца. Он, словно старый доктор, потерявший стетоскоп, передвигал плотно прижатое к коже ухо, чтобы найти лучшую точку сердечной пульсации, задевал колючей щекой торчащий сосок и вслушивался, широко раскрыв во тьме глаза. «Убийца себя убил, убийца себя убил», стучало ему сердце. Амали с улыбкой просыпалась от щекотки и гладила его густые волосы, и улыбалась в черноте ночной комнаты. В те минуты он казался ей забавным безобидным простачком, ребёнком.
Ещё один жаркий день клонился к закату, когда супруги вернулись на подворье. Амали уже заметно загорела. П. поднимался за ней следом по лестнице и смотрел на округлость ягодиц, затянутых джинсой. Его разом одолело желание. Как голодный зверь, он щёлкнул челюстями, готовясь вцепиться в обречённую жертву. Амали ощутила желание быть поверженной, попранной, растерзанной. Их мечи скрестились, природа решила проявить себя устроительницей первобытного поединка. От жара лобзаний, от смеси горячего дыхания, от касаний, щипания они зверели, словно голодные волки из стаи, и простились со всяким стыдом.
