“Ах, вернисаж, ах, вернисаж…”– чисто и звучно выводит труба, “Какой портрет, какой пейзаж…”
Это любимая песня моего первого карабахского друга Валё – потомственного завуча сейдишенской средней школы, который обучал меня чтению армянских букв и слогов.
Валё, сын человека сказавшего фразу, что стала крылатой на весь Карабах, где теперь каждый знает Сейдишен – село, в котором говорят:
Ор ка!.."
Это когда во двор их дома на краю села зашёл прохожий мужик из дальней деревни, удачно зашёл, к обеду, вот только лишнего сболтнул – что идёт в Степанакерт за какой-то справкой с печатью, тут-то он и услышал – “Ор ка!”, в смысле, “Ещё не вечер!” – поспеешь в город до закрытия учереждений.
Ну и правильно – от Сейдишена до Степанакерта всего-то 25 километров, а у бюрократов рабочий день до шести.
Сейдишенцы на эту свою славу усмехаются малость смущенно, но про себя довольны – ведь это их односельчанин нашел способ спровадить непрошеного гостя под предлогом заботы о его же интересах, так что никакой закон гостеприимства не подкопается. Хе!
Скажут: скуповаты сейдишенцы? А кто без того? Просто не у всякого достанет смелости сказать такое; да и находчивость тоже нужна.
Так что, насчет прижимистости мы все одинаковы. Недаром так по душе пришлась карабахцам эта фраза и живет до сих пор, когда и человека ее произнесшего уже нет.
Нет в живых и Валё, его сына…
Он, когда уже кончилась война, вернее, прекратились активные боевые действия и начались дежурства с перестрелками на постах-заставах, однажды утром вдруг поднялся из окопа и пошёл на минное поле.
Товарищи кричали вслед:
– Валё! Куда?! Там мины!
Но он об этом знал не хуже их и не оборачивался, словно не слышит, а все шёл, продираясь ботинками через гущу нетроганных трав.
Не знаю: зажмурившись или с открытыми глазами, но шел и шел, пока не перестал существовать.
Что тут скажешь? Товарищи повторили извечное – "дьявол его позвал".
Мудрость веков выручает, а выносить личное суждение в подобных случаях занятие неблагодарное.
Но одно я могу сказать: что не всякому станет смелости самолично вырваться из течения жизни, сознательно пойти на самое жуткое, потому что никто не знает что – там.
“А я гляжу, гляжу на вас…”– допела труба.
Спасибо, несбывшиеся коллеги, за эти перворазрядные проводы.
Несостоявшийся бременский музыкант отделился от стены напротив, пересёк течение пешеходов и уронил в картонную коробку беззвучную бумажку гривны.
Из потока тут же выплеснулась малорослая девочка-цыганка с младенцем на плече и, потрясённая нездешней щедростью и непонятным видом донора, не знает что и не каком языке вымолвить, а только загораживает мне путь и тычет пальцем на свою ношу.
