Пропитались огнем руки наших военных,
Смерть осталась в глазах. И местах сокровенных.
Наши жены в страданиях дома засели,
Им ходить за водой, да чтоб руки немели,
Тяжело. На льду падают. Ведра роняют.
Поднимаются, плачут и снова таскают.
Но внезапно все встало. И время застыло.
Из-за ветхих домов мне видны клубы дыма,
В робких детских ушах звучит стук метронома,
Рвется небо на клочья от страшного грома.
Я встаю. Я бегу. Я в отчаянии слепо
Миновал все пути, именуемые склепом.
Я за угол сажусь. Весь без сил и голодный.
Снова немцы летят. Снова грохот холодный.
Вдруг затишье, и веки мои опустились,
Дети, дом и жена лишь на миг мне приснились.
Как хватаю малого, сажу я на плечи,
Он от счастья визжит – так он рад этой встрече.
Я сжимаю в руках его хрупкие ножки,
Ну а дочь? Дочь бежит по короткой дорожке.
«Мне вас так не хватало», – со слезой прошепчу я.
«На войне бы ваш запах за милю учуял.»
В перепуганных лицах солдатских рядов
Все так серо. Без красок больших городов,
Без фонтанов, без улиц чудесных и шумных,
Без спортивных площадок, профессоров умных,
Без танцполов и сцен, опьяняющих разум,
Без любовных дилем, без отцовских рассказов,
Без прогулок по скверу, где горят фонари,
Без грехов в нашей спальне от зари до зари,
Без тебя, без приятной наощупь погоды
Пролетают безлико военные годы.
Вдруг удар. Просыпаюсь. Стоит девка по форме
«Ты в порядке?», – сопит она. Я шепчу: «В норме».
«Поднимайся», – дает она мне указание.
Я послушно встаю, словно под заклинание.
Ее глаз привередливый махом прощупал
Меня с ног до кокарды, уставившись глупо.
Я застыл под холодным и пристальным взором,
В этот миг ее глупость сменилась укором.
«И какого ты черта один тут уселся
За углом, под сугробом в шинели пригрелся?
Возомнил, что для фрица невидимым станешь,
Если глазки закроешь, детишек представишь?»
Я опешил. Она так легко, безразлично,
Отсчитала меня – мужика, так привычно,
Словно делала это по семь раз на неделе,
Словно я семилетний и сижу на качели.
Но мужское нутро вдруг полезло наружу:
«Я вам что, заменяю погибшего мужа?!»
За пощечиной девка в карман не полезла,
Оплеуха мгновенно ввела меня в трезвость.
Я смотрел на нее, точно завороженный,
Точно девка – Фемида, а я – заключенный.
Мне вдруг стало так стыдно за эмоции эти,
Мы смотрели друг другу в глаза будто дети.
