Выплываю я, значит, такая из подъезда, очки на нос темные нацепила – и мужик давешний ко мне подваливает.
– Поговорить, – говорит, – надо.
– Не о чем нам, дорогой товарищ, бабье ненавидящий, разговаривать! – отвечаю.
– Да ладно Вам, Галина Викторовна! – называет он меня по имени.
Только я ведь ему не представлялась! Заранее, что ли, узнал? Я удивилась – и согласилась.
На скамейке у дома разговаривать – всех окрестных бабок оповестить.
Устроились мы с ним в соседнем кафе. Раньше оно называлось «Буратино», а сейчас – «Гречка». Хотя на пользу ему это не пошло.
Официант в грязноватом фартуке поставил передо мной вазочку с мороженым, а перед мужиком – стакан воды с лимоном.
Мужик пить ту воду не стал – посмотрел на стакан на просвет, поморщился и в сторону отставил.
То же мне, аристократ хренов.
А я ничего, сижу, мороженое ем, жду.
– Меня зовут Скирнир, – говорит, – можно просто Скир.
О как! Не какой-то там тебе Сережа.
– Насколько я понимаю, Наталья беременна.
– А тебе-то что?
– Мне – плевать, если честно. Но вот Фро – нет.
– Кто у нас Фро? – я с любопытством посмотрела на него, – и что это за имена такие?
– Мы из Швеции, – говорит, – Фро – отец этого ребенка.
– Как вы вообще о ребенке узнали?
Ским фыркнул.
– Видишь ли, у Фро по-другому не бывает. Но и детей своих он не оставляет.
– Смешно! – я скривилась, – а если Наташка аборт сделает?
Он расхохотался.
– Спорим, что нет? – нагнулся он ко мне, – Так что я тебя прошу – убеди ее принять помощь.
Он бросил на стол визитку.
Ну еще бы – черная, лакированная, с золотым обрезом и золотыми же буквами. И почему всех плюгавых мужиков так на помпезность тянет? И на туфли на каблуках – хоть пару сантиметров, да натянуть.
Я даже глаза скосила – но нет, на нем были обычные мокасины, хоть и дорогие.
… Если меня беременную будет так плющить, я удавлюсь. Неделю я терпела Наташкины закидоны. То ключи в холодильник спрячет, то ей апельсинов посреди ночи надо. То рыдает – жить без него не могу, то кричит – все мужики – козлы.
Я ей говорю – Натаха, мол, чего козлы-то, вон, всю ответственность на себя готов взять, на аборт не гонит и лучших врачей оплатить готов – а она опять в рев.
– Ты не понимаешь, – ревет, – он не человек, он – Бог.
Совсем девка рехнулась.
Через неделю Скир меня опять у дома подстерег. Сели мы с ним на скамеечку, ту, что за углом, чтобы Наташка в окно не увидела.
– Ну, – говорит, – как наши дела?
Я только фыркнула.
– Разбирайтесь сами! – говорю, – сил моих больше нет. Не знаю я, какого рожна ей еще надо, может, этот Фро обидел ее как-то, только она ни о чем и слышать не хочет. Раз, говорит, он сам прийти не может, то и мне ничего не надо. А правда, где он сам-то? Почему хотя бы не позвонит?
