Страшно ли главе больницы? Нет. Без единого сомнения, нет. Есть люди, которые не позволяют себе бояться. Мэр был как раз таким человеком. Он не боялся, когда узнал о разбитом окне больницы. Или об окне в крохотной кирпичной постройке, что стоит между двумя половинами большого торгового комплекса, в самом центре города. Постройке, что двадцать лет назад была его офисом.
Даже прочтение посланного ему конверта в первый раз, не смогло заставить его тело обеднеть хотя бы на одну капельку пота.
Окружающие мэра люди считают, что это, доведенное до совершенства, умение сдерживаться. Никому еще не хватило ума сказать мэру об этом. И хорошо. Он бы счел такие слова оскорблением. Сдерживаться? Прятать эмоции? Он что, какой-то второсортный актер? Делать вид, что тебе все равно, когда внутри сердце готово остановиться от ужаса… Это не про мэра.
Хотя способность, доведенная до совершенства, у мэра и вправду есть. И это не умение скрывать чувства. Это – умение их не испытывать. Работает почти всегда. Почти.
Мэр вспомнил, как вздрогнул, когда окно разбилось. О том, как все тело его обдало холодом. О сердце, чье биение на несколько секунд вышло из-под контроля. Такого не случалось много лет. И не должно было не случаться еще столько же. А виной всему этот… несчастный, потерянный, запутавшийся человек. Ничего, кроме жалости к нему испытывать нельзя. И, когда мэр выяснит его личность; удостоверится в ней на сто процентов, то, конечно пожалеет преступника. Да, бедняга получит жалость и понимание, на которое только способен мэр. Но и за свои действия, конечно, придется ответить.
Двадцать пятая глава
Мир
Я проснулся с тупой головной болью и звоном в ушах. На затылке ноюще пульсирует гематома. Все тело пробрало дрожью. Особенно это ощущается в области живота. Последнее, что я помню – резкая, пронзительная боль. Давящая темнота. Чувство падения.
Надо открыть глаза. Убедится, что я все еще жив.
Я с силой разжимаю веки. В меня ударяет яркий свет. Головная боль обрела еще большую силу. К горлу подступил душащий ком, и я тороплюсь от него избавиться.
Меня рвет жгучей, густой массой, пока глаза все еще закрыты.
– Только попробуй за собой не убрать. – прозвучал хриплый голос, который мне сложно с кем то спутать. Я снова открыл глаза. На этот раз, испытывая меньше боли. Рядом со мной, немного склонившись, стоит отец Авроры, Винир. Это высокий, худощавый, даже высушенный человек с жилистыми руками. Его карие глаза, мутные и впалые. Волосы почти полностью покрыты сединой. Лоб располосован глубокими морщинами.
