Марина вытерла тушь под правым глазом и набрала телефон полиции.
– Здравствуйте. Моя сестра пропала. Двое суток. Раньше из дома она не уходила, за ней такого не водилось. Телефон недоступен. Я хочу приехать и оформить заявление о пропаже. Послушайте. Я сказала, послушайте. Это серьезно. Что? Девятнадцать. Нет, моя сестра бы так не поступила. У меня есть сведения о том, что могла случиться беда. Да какое там «через три дня»? Через три дня может случиться… Идиот! – рявкнула она в трубку.
Значит, до завтра никто не будет ее искать. Никому это не нужно. Проще поверить, что сестра просто «гуляет». Она положила телефон на письменный стол, перевернув его экраном вниз и заставила – таки себя выйти в кухню. Нужно собраться, поесть и, скорее всего, уснуть. Пока полиция не примет заявление, о том, чтобы просить видео из библиотеки и думать нечего. Если она расклеится, вряд ли сможет помочь Алиске.
Марина, несмотря на стервозно-легкомысленный вид и репутацию, была отнюдь не той, коей хотела казаться. Ее переходный возраст совпал со смертью родителей, и заботы о доме легли на ее плечи. Ну как переходный, так сама она считала. Что такое двадцать три? Время первых денег, свободной жизни, новых знакомств, которые ты выбираешь сам, а не дарит тебе школа. Она только устроилась на свою первую работу – помощником бухгалтера.
Математика всегда давалась ей легко. Она любила цифры, любила стройность столбиков. Часто вечером вместо прогулок с подругами Марина оставалась дома и с легкой завистью наблюдала за тем, как отец вычерчивает проекты. У самой так не получалось, разве что посчитать ему конечные цифры. Она вообще всегда и везде считала. Семь цифр номера телефона на рекламе, длинный столбик чека в магазине, числа на билете в автобусе…. Взрослые считали девчушку не по годам разумной и удивлялись, почему некоторым достается и красота, и ум. Внешность перешла к ней от мамы, певицы в ресторане. Та, правда, больше отдавала цыганкой – крупные черно-синие кудри, глаза цвета спелых яблок и вечные юбки солнцем. Марина маму обожала, и подражала во всем. Даже юбки искала пошире, подлиннее, хоть девчонки в школе и считали их немодными. Уже когда Марина немного подросла, маленькие изящные груди были подчеркнуты обтягивающими футболками, никто не смел сказать, что колокол-юбка не в моде. Теперь все говорили, что у Марины есть вкус, она сама стала задавать моду в школе. Наверное, такая уверенность в себе дана была Марине семьею. Такие дети растут в семьях, где царит исключительная любовь. Отец почитал маму за божество, за Галатею, спустившуюся к нему с пьедестала и прощал поздние ее возвращения и дорогие духи от поклонников. Он знал, что наутро она наденет плюшевый заячий халат, пожарит оладьи с кокосовым сиропом и вымоет его грязные ботинки своими наманикюренными руками. Но знал также, что к вечеру ею снова овладеет тоска, смутная жажда власти над выпившими одинокими страждущими, и она снова наденет свое пурпурное платье с открытыми плечами. Мама была птицей, которой необходимо было улетать, чтобы вернуться. Девочки маму обожали за непредсказуемость. Иногда она приносила свиную ногу из ресторана, а иногда – перетянутую резинкой пачку денег, и тогда они ехали по магазинам, скупая разнообразные резиночки, чулочки, книжки (для Алиски). Папа был стабильностью. Это на его долю выпадала проверка уроков, правда, нечастая, ибо дочери учились хорошо, вечерние разговоры уже в кровати и неспокойное стояние за дверью, когда Марине звонил очередной кавалер.
