Ночь накидывала тёплый плащ на обнажённые плечи города. Смиренные жители засыпали в тесных кроватях, прячась под одеялами, как тревожные зверьки – в норках. И можно было позавидовать олимпийскому спокойствию иных существ, умеющих забываться бесцветным сном до очередного звона будильника.
Мартин не мог – он бодрствовал несколько длинных ночей подряд. Пробовал вставать на колени, склоняя голову к сложенным вместе ладоням, и молиться тому танцующему богу, в которого всё ещё немного верил. Но ничего не происходило, и, казалось, ничто не могло разрушить даже самую хрупкую тишину в этой маленькой комнате, освещённой единственной лампочкой.
Однажды, когда бедный человек обвинил молчаливого собеседника в беспощадном равнодушии, случилось долгожданное чудо. Мартин отчётливо услышал немного охрипший и недовольный голос:
– Неужели тебе до сих пор не ясно, глупый человек? Полюби!
– Но кого? И как? И вообще, я же многих люблю… – залепетал Мартин, облизывая пересохшие губы. Однако никто больше не собирался продолжать скупой диалог.
Мартин решил во что бы то ни стало научиться любить.
Он наконец-то полюбил жену. Он полюбил товарищей-коллег. Он полюбил бродячую собаку, которая постоянно лаяла под окном. Он полюбил нахамившего ему начальника. Он полюбил врага своего, как <…>
Но почему-то никто не полюбил самого Мартина в ответ. Люди пользовались добротой и любовью удобного человека и бросали – мимо урны – как ненужную влажную салфетку.
И снова ночь накидывает тёплый плащ на горбатую спину города, и тревожные жители замирают в тесных берлогах. А Мартин опять не может уснуть: встаёт на колени, склоняя голову к сложенным вместе ладоням, и срывающимся голосом оглушает пустоту. Он всё ещё пытается достучаться до того танцующего бога, в которого уже почти не верит:
– Я всё делал так, как ты говорил! Я полюбил жену, коллег, бродячую собаку, начальника и даже своего врага! Но ничего не изменилось! Мне стало только хуже! – Мартин принялся плакать от жалости к самому себе. И снова он услышал тихий и разочарованный голос:
