– Я Миша, кстати.
– Приятно познакомиться, Миша. Я Лина, – улыбнулась Лина.
Миша вышел из теплого здания на улицу.
«Я вернусь к тебе, когда вновь распустятся цветы, и с последним снегом умрут мои муки и прекратятся печали».
Морозный ветер дунул ему в лицо. Дышалось глубоко и по-новому. Холодный воздух обжигал горло и ему показалось, что весь сломанный механизм, который представляла из себя его жизнь наконец-то запустился. Будто туда вставили гаечку, и его покалеченная душа нашла в себе силы попробовать снова.
В двадцать лет он поступил в ветеринарный. Он навсегда выучил, что человеку не дано знать, как его жизнь может изменить еще не рожденный день.
«Я с каждым днем все больше,
ценю оставленное в прошлом.
Все, что забыл по глупости,
бесследно потеряв.
Ведь каждый раз я думал,
что впереди все лучшее,
а лучшее осталось
забыто в рюкзаке,
лежать у входа в школу
на уличной скамье».
– Ты в порядке? – спрашивает Родя, подминая под себя махровый плед.
– А? – Леля отрывается от сборника по подготовке к экзаменам.
– С тобой что-то не так, – он кладет голову на кулак и жмурится от вечернего солнца.
– Все как обычно, – девушка пожимает плечами. Она садится вполоборота, чтобы видеть лицо парня.
– Нет, – он потирает глаза острыми костяшками пальцев, – все другое, тебе не кажется?
– Я не понимаю, о чем ты, – Леля отворачивается от собеседника. Она гипнотизирует желтый лист с таблицами исключений, пытаясь запихнуть в и так забитую правилами голову хотя бы еще парочку слов.
– Это чувство, – Родион продолжает хрипло вытягивать слова, делая между ними длинные паузы. Он словно диктор по радио или комментатор матча: говорит откуда-то из далека, громкие слова на фоне. – Что все меняется. Ты другая, не обманывай меня. И я другой.
– Родя, я не понимаю, о чем ты, – Леля сердится, потому что не может вникнуть ни в тему важности искусства на войне, ни в тему их разговора. – Я такая же, и ты такой же.
– Мы школу заканчиваем, – он щелкает крышкой от наушников в такт бьющейся в окно сирени.
– Я знаю, Родь.
– Вам так легко от этого?
– Я рада, что больше в моей жизни не будет двадцать седьмого по русскому.
– Лель, – парень резко садится, но не поворачивается к девушке. – Больше не будет столовских котлет, занудной химички; мы больше не будем сваливать за булочками на большой перемене. Я больше не буду ругаться с математичкой в кабинете директора, ты больше не будешь ездить на свои конкурсы с эссе. Мы больше не будем прятаться в туалете, чтобы не писать самостоятельную по географии. Наша история закончилась.
