— О том, что Гвенельда будет меня качать? Да… Я не вижу, чтобы это происходило, — я повторила его улыбку, хотя в глубине души его сон раздражал меня. — Как выглядел парень?
— Красивый, я полагаю. С множеством татуировок. Но глаза у него были странные, почти стеклянные. Как у Блейка, — на его щеке появилась ямочка, когда он сделал паузу, чтобы вернуться к своему сну. — Ты же не собираешься сбежать с татуированным парнем, верно?
— Нет. Мне больше нравятся парни с пирсингом, — поддразнила я.
Татуировки принадлежали охотникам. И охотники были в моём дерьмовом списке.
Папино лицо стало таким же светло-зелёным, как макароны в кастрюле. Паста! Я вытащила дуршлаг из нижнего ящика и бросила его в раковину, затем схватила раскалённую кастрюлю и опустошила её, обжигая пальцы о стальные ручки. Я надеялась, что не переварила макароны. К счастью, я сняла кедровые орешки с огня. В неглубокую керамическую миску я бросила пасту с орехами и немного оливкового масла первого отжима.
Когда я принесла всё на стол, то спросила папу, что заставило его подумать о татуировках.
— Только Великий Дух знает, — сказал он.
Великий Дух. Когда папа стал придерживаться индейских верований?
— Разве ты не католик, папа?
— Я? Я больше ни во что не верю. Я был католиком, меня таскали в церковь по воскресеньям, как и большинство здешних детей. Я помню, как мне приходилось носить блестящие кожаные мокасины, которые были такими жёсткими, что у меня всегда были волдыри. И каждый раз, когда у меня вырастали ноги, я думал, что вот оно. Я, наконец, избавился от них, но моя мама, в своей дальновидности, купила все доступные размеры, когда на них была распродажа, — его прежняя улыбка превратилась в широкую ухмылку. — Я думаю, что у меня действительно может остаться пара в моём шкафу. Дорогая старушка мама.
Я бы никогда не смогла использовать это выражение, описывая маму. Она умерла слишком молодой.
— Ты скучаешь по бабушке?
— Всегда скучаешь по людям, которых любил. Это чувство означает, что они что-то значили для тебя. Боль со временем притупляется. Однажды, милая, ты сможешь думать о своей матери без того, чтобы твоё сердце разрывалось.
— Сможешь ли ты когда-нибудь думать о ней без того, чтобы твоё сердце разрывалось?
Улыбка ослабла, прежде чем исчезнуть с его лица.
— Я не уверен, что моё сердце когда-нибудь исцелится.
Сгорбившись, он положил себе гору макарон и, молча, стал есть. Я заметила слезу, капающую в ароматное маслянистое месиво. Я подошла к нему и обняла, потому что не могла придумать, что ещё сказать такого, чего ещё не было сказано.
