– Отдай мне, – говорит, – Шемаханку, хотя бы как плату за петуха.
Хотел он не Шемаханку, а, как друг, желал Дадона от иллюзии избавить. Но царь Дадон-то видит бабу! Рассердился и последние свои мозги вышиб: убил палкой Мудреца. В себе. И снаружи.
Шемаханка, как и положено иллюзии, тут же растворилась в никуда, а петушок видит такое дело: вроде был Дадон, человек, а стал, даже в глазах петуха, совершенным ничтожеством, вроде червячка.
Ну, петух его и склевал.
Все молчали.
– Ай да Пушкин, – затявкала злая петрушкина собачка Муха из спектакля "Балаган".
– Не тронь поэта! Это петрушкина шизофрения, – сказала Русалка.
На что собачонка злобно ответила:
– А ты хоть бы в общество титишник надела!
После этого сразу никто не посмел взглянуть на сто раз всеми виденные голые грудки Русалки. Только пару минут спустя, кое-кто таки глянул украдкой на них, но сразу увёл глаза от всем ясной мысли: Русалка в бюстгальтере – это гадко. Всё-таки природа, пусть будет самой собою.
– Почему, собственно, прелести жизни обязательно губительны? – чмокнул Русалку Моцарт.
– Есть прелести, а есть радости, – натявкала опять собачка Муха.
– Думаю, так, – поскрёб шапку Петрушка. – Прелести губят, а радости спасают.
– А как их различать? – озадачился по своей привычке Фауст.
Подала голос Зарема:
– Эх, богослов, это твоя сказка. Только сам ты не Шемаханке поддался, а кому похуже. Выводов так и не сделал?
– Братцы мне не в радость эти разговоры. Вся эта нудная внутренняя метаморфоза…
– А я любуюсь толстухами, выбирающими выпечку!
– У кого будни, а у кого – блудни. Вот и вся разница.
В этот момент пришла Арина Родионовна. Она, игнорируя вечеринку, молча подошла к задремавшей кукле-Пушкину и подоткнула ему под спину вышитую подушечку. Потом окинула всех строгим взглядом и вздохнула:
– Мелете, мелете, что молоть? Всё же ясно, как в сказке. Каждый сам себе всё выбирает. Только сначала знай, что за всё, что выбрал себе, сам и отвечаешь. И нечего на прочих пенять.
В этот момент Сальери починил шарманку. Она фальшиво заныла и заквакала что-то приятное.
И Пушкин засмеялся.
– А ну-ка, пусть этот сарацин расскажет что-нибудь, – взмолились куклы.
Это относилось к маленькому Арапчонку с опахалом, который шалил в шкафу целыми днями, и всем надоел.
– У него, небось, в голове вообще ничего нет, не то что сказки, – ворчал Медведь в ошейнике.
– Что зря говоришь? Пусть он и скажет, – велел Цыган, связанный с Медведем цепью.
Арапчонок покорился не сразу. Он сделал пару виражей, прикинувшись глухим, кого-то толкнул, что-то дёрнул и успокоился, только когда стукнулся головой об полку.
