Что-то твердое полоснуло его по лицу. Чий вскинул голову. Над тропой проходил ствол сильно склоненного дерева, зеленой на нем была только одна ветка у самой макушки, остальные были голыми, почерневшими, с отставшей местами шелухой коры. Это одну из них он сейчас зацепил.
У основания ствола с тропы был хорошо различим причудливой формы нарост. Когда-то очень давно здесь, видимо, была рана на теле дерева, какое-то сильное повреждение, которое тоже когда-то давно заросло молодой плотью, превратившейся сейчас в грубую, старческую, морщинистую корку. «Дерево, – вдруг подумал он. – Настоящее». Он оглянулся по сторонам. Раньше ему это почему-то и в голову не пришло, что уже больше дня они идут среди самых настоящих деревьев. Пусть даже вот таких тощих и больных, но деревьев, как и в Лесу, не кустарника какого-нибудь.
Обходя ветку, он положил руку на ствол, не из необходимости опереться – так просто, любопытно стало. На ощупь поверхность была прохладной, шершаво-колкой. Он немного помедлил, стоя так, и оглянулся на Тольнака, шедшего сзади. Тот явно ничего не заметил – сосредоточенно глядя в грязь, шагал вперед, штаны его были сплошь масляно-черными, липли к ногам, рубаху он снял, но белесая от холода, мокрая кожа под ней уже успела местами испачкаться какими-то полосами и пятнами.
Чий почувствовал неуместность желания поделиться с ним своим открытием насчет дерева, да и вообще с кем бы то ни было сейчас. Как это обычно бывает, атмосфера окружающего их молчания казалась какой-то священной, и прервать ее так было чем-то вроде кощунства. Впереди были спины, мерно покачивающиеся в такт широким, неуклюжим шагам, и у каждого, на лице, наверное, точно такое же выражение усталой серьезности. Он вдруг подумал, как это не похоже на начало пути, не один лишь общий настрой, а еще куча каких-то неразличимых почти мелочей, менявших картину настолько, что казалось, что это были другие люди, совсем не те, которые выходили из Села. Как быстро человек меняется, две недели, меньше даже. А может, не изменение это никакое? Просто устали, замучились, испачкались, перепугались (или устали пачкаться, бояться и мучиться). Может, отмой их, накорми, дай в себя прийти, и все будет, как и прежде? Он попытался представить их в Деревне. Изменились бы они из-за этого путешествия или нет? Единственное, что вспомнилось и практически некстати – это лицо Плешивого.
Как-то, в зимнюю охоту, большая стая сатров загнала его в заросли кустарника. Он отбился от остальных, а своры большой не держал, ту, что была, разорвали на месте, собаки до зарослей даже добежать не успели. Вещи все побросал, и еду, и одежду. Три дня они его стерегли, он все это время без пищи да без огня провел и сидел там, мерз, прислушивался, как кричат ночами, боясь каждый шорох пропустить, не выпуская древка из рук. Спасся чудом. Под утро в третью ночь не выдержал и прокрался, сумел как-то, а потом его также чудом кто-то подобрал. Обо всем этом Чию рассказывали уже потом, сам он тогда еще чуть ли не грудничком был, для него Плешивый всегда оставался деревенским юродивым
