– Мандарины! Мандарины, моя хорошая! Сладкие сочные, два десять – килограмм. Такой красавице за два отдам!
– Что?
Кошка лениво повела мордочкой. В нише подле фонаря там, где ступеньки старого подвала перерывались стеной, сидел на раскладном рыбацком стульчике грузный усач. Перед усачом громоздилась шаткая конструкция из ящиков, ящиков, ящиков и длинной лакированной столешницы.
– Хурма, помидорки последние р-розовые! – прорычал усач, маня меня крупным пальцем с хорошую сосиску толщиной.
– Н-нет, спасибо.
– Эх. Посмотри, какие мандаринки: с веточкой, красивые, как ты, – от широченной улыбки усача в три зуба и вагон кокетства, мне тоже невольно захотелось улыбаться. Он, вот тоже, ни с какими маргиналами якшаться не думает. – сладкие-сладкие, с кислиночкой – сплошной витамин.
– Витамин? – переспросила я тускло. Витамин…
– Так точно красавица! – продавец оживился. – Лучшее средство от хвори: покажи микробу мандарин, и тот подохнет от страха! У меня доченька подпростыла, лекари вокруг бегали, кудахтали, порошками пичкали, и ни в какую. Жёнка – рыдать в три ручья, а меня черти из транспортной на границе задержали, ящиков им мало, видите ли, было, ух! – он аж пристукнул по ящику для пущей убедительности. – А я все равно, поспел и мандаринок домой привёз. Для своих – все горы сверну, так-то красавица. Доченька, как мандарин покушала, сразу очухалась. – В его руках уже порхала красная сетка-авоська. – Подарок тебе будет.
Я потянулась к кошельку, к жалкому пустому мешочку, расшитому цветастым бисером. Всё у меня так: кошель с бисером, колготки в сеточку, на губах помада, а душу стылый ветер на лохмотья рвёт. И чернокнижник простуженный в страшной квартирке, будь он проклят! Вот на черта мне мандарины?
– Спасибо, – улыбнусь помилей и схвачу сумку, покрепче пальцы сожму. Теперь полмесяца одной крупой обедать.
– И тебе спасибо. Здоровой будь, любимой. У тебя-то жених, есть, небось? Хороший человек? Коль обижать будет, ты дядю Эрина зови. Дядя Эрин девчонок обижать не даст, так-то.
На том мы и раскланялись. Грузный усач, дядя Эрин, остался соблазнять прохожих чудодейственными мандаринами, а я, легковерная дурёха, встала посреди дороги с тяжёлым кульком, пригладила Вельку, топнула каблучком по луже и, злая, как сотня таможенных чертей, пустилась обратно мимо лужи, мимо ветки, по ступенькам в тишину.
