Да, точно, началась новая жизнь. Но что-то она не такая уж прекрасная. С этими мыслями, глядя на немигающий красный огонек фонарика и представляя, что это расцветает красный волшебный цветок, я незаметно для себя уснул.
Утро и несколько последующих дней не принесли каких-либо особых неожиданностей и изменений. Нет, изменения, хоть и небольшие, были. Хэ только-только успевала одеть меня, как специальный служитель (это был довольно важный, одетый в красивые одежды мужчина) приносил мне еду. Я ел один за специальным уставленным мисочками столиком. Служитель помогал мне справиться с непривычными столовыми принадлежностями и одновременно объяснял и рассказывал о том, из чего, как приготовлена еда и для чего в моем теле она полезна. Ни Госпожа Мать, ни Хэ все время, пока я ел, в комнату даже не заглядывали.
Потом приходил старичок-учитель со своими принадлежностями для письма и, постукивая длинным, из одних косточек пальцем по столику (жалко, что красная с пышным хвостом птица, нахально смотревшая на меня круглым золотым глазом с лакированной черной поверхности, успевала спрятаться под бумагами, а то бы как здорово он застучал ее этим твердым не сгибающимся пальцем!), начинал учить меня, а потом удивлялся и радовался, когда я ему снова все это рассказывал!
И, наконец, приходила Госпожа Мать. За все это время, что я был занят, Хэ успевала одеть и раскрасить ее – мне было немного жаль, что я уже не вижу, как ловкие руки Хэ превращают мою Госпожу Мать в белолицую госпожу, но я, мне думается, понимал, что это одно из условий нашей новой жизни, – и она появлялась важная и красивая.
Мне нравилось, как учитель почтительно поднимается и низко кланяется ей, а она снисходительно справляется о моих успехах или отпускает его повелительным жестом. После этого мы оставались одни, и можно было позвать Хэ, и отправиться в садик, и там посидеть на маленькой скамеечке у ног Госпожи Матери, и послушать, о чем они негромко и неспешно говорят между собой, или немного побегать, или поваляться на зеленой траве.
Госпожа Мать больше не мучила птичек, и они с Хэ не поджаривали на огне панцирь несчастной черепахи, и я потихонечку стал забывать о том, как я ее боялся и не доверял ей. И уже не вздрагивал, когда она дотрагивалась до меня своими легкими неслышными руками. «Наверно, это и есть «прекрасная жизнь», – думал я, – Госпожа Мать спокойна и весела, Хэ не сердится и не прячет меня под полами своей одежды… Может быть… не знаю, когда я вырасту и буду Большим Господином, я тогда точно буду знать, что это такое».
