Как ни ужасно, но Лиам чётко знал, что его пол – мужской, таким он родился.
Эта опасная патология, естественно, вызывала тревогу в армии соцработников, пристально наблюдавших за каждым новым членом Корпораций.
Лиам не мог встроиться в систему, пахнущую для него горелой пластмассой. Он чувствовал себя лишним на этом празднике смерти: ухода из базовой жизни в ядовитые цвета соцсети и сомнительных, с его точки зрения, появившейся непонятно откуда, социальных гарантий, о чём так любило вспоминать старшее поколение.
Его дедушка, его бабушка и дядя добровольно ушли из базовой жизни в тот день, когда он родился. Вот уже шестнадцать лет родители на каждый его день рождения говорили ему об этом с постоянным умилением: какой неожиданный сюрприз они сделали, воспользовавшись страховкой раньше (заплатив за это половиной скопленных бонусов), что позволило им с помощью доставшегося наследства набрать новых кредитов!
- Мам, - в один из дней рождения решился спросить он, - и ты так же убьёшь себя?
- Убью? - округлила она глаза, - я не собираюсь себя убивать. Это же дико! Марберг! И откуда в тебе только такие мысли?! Надо будет связаться с соцработниками... Меня положат в больницу, где я…
Дальше Лиам не слушал. Всё то же самое он не раз слышал в школе на уроках социализации, куда его заставляли ходить чаще других.
- … так я навсегда останусь в твоей памяти молодой и красивой! И, пожалуйста, ребёнок, дорогой, перестань называть меня «мамой», всё-таки это вульгарно и не этично, - толерантно заметила родитель один, - я же не называю тебя «сынок».
«Почему они говорят, все говорят, что не умирают. Ведь это смерть! И мама — она же умрёт, бросит меня», - повторял себе Лиам. Кажется, мама так не считала. Он смотрел, как сразу же после разговора, она — мама, его мама! – беспечно погружалась в смартви. «Но они же убивают сами себя!», - никак не мог он взять в толк всего, что видел, слышал и запоминал.
Аномалия. Лиам был аномалией. Общество так и оставалось для него непонятным уродом, сколько бы часов он не просидел на уроках социализации и сексуального просвещения. Противоестественным! Разве никто кроме него не видел этого? Спросить было не у кого, ведь ни сверстники, ни учителя, ни соцработники даже не понимали, что им пытается объяснить Лиам. Вопросы, его рассуждения, выталкивались наружу потребительски культивированным мозгом.
На таком фоне у Лиама развилась клиническая депрессия и ему прописали обязательный медикаментозный курс помощи. Таблетки он ещё в десять лет научился отрыгивать сразу, после проглатывания, но вот от психологических сеансов отвертеться было нельзя.
