«С вами все нормально, спрашиваю? Вы чего тут стоите, орете? Клиентки пугаются. Говорят, к нам зайти невозможно, то собака лает, то бомжиха под лестницей прячется. Мы с девочками тут Вам собрали кое-чего,» – протянула сбитой с толку Наташке сквозь лестничный проем конверт девушка. – «Вы только уходите. Если клиентки хозяйке пожалуются, она долго думать не будет, сразу полицию вызовет.»
Машинально взявшая конверт подруга начала багроветь и Маша поспешила на помощь, пока полицию и в самом деле не вызвали. «Она уже уходит. Извините, ради бога. Больше Вас не побеспокоим,» – уверила она девушку, волоча одной рукой Наташку из-под лестницы, другой – коляску с дочерью. Собака сочла своим долгом проводить соседку заливистым лаем.
«Это я бомжиха?» – возмутилась ошарашенная Наташка, сжимая в руке конверт.
«А что еще они могли подумать, сама посуди? Сколько ты тут торчишь? Не кипятись. Просто давай отойдем подальше. Слушай, до меня, кажется, дошло. Похоже он влюбился в ту Наталью, которую встретил первой! Понимаешь? Сказано было влюбиться в Наталью, он и влюбился. Мы ведь не уточняли в какую именно, фамилии не называли, в отличии от Антона.»
Подруга застыла на мгновение, как жена Лота, а потом опрометью ринулась во двор с криком: «Надо сказать ему!»
«Стой! Ты куда?» – опомнилась Маша и поволокла коляску вслед за подругой. – «Что сказать? Как сказать? Ты совсем сдурела? Не смей ничего говорить!» И безнадежно отстала, преодолевая обледеневшие бордюры. Коляска угрожающе скрипела и ходила ходуном, протестуя всей своей тонкой, склонной к поломкам натурой против такого беспардонного обращения. Но догнать ракетой мчащуюся Наташку она была не в силах.
***
Нателла, остановившаяся в десяти шагах от подъезда, готова была разреветься от бессилия. Чего она уже только не делала с этим надоедливым безумным поклонникам в надежде, что он отстанет: демонстративно игнорировала, скрывалась, ругалась, кричала, просила, плакала. Фанат был неумолим в своем обожании. Сейчас Нателла его боялась. Точнее не столько его, сколько всех тех неприятностей, которые могла повлечь за собой вся эта двусмысленная ситуация. А ведь ее вины в этом не было никакой. Ну почти. Разве только мысли, всего лишь мысли в самом начале. Там, на морском берегу, она позволила себе помечтать. Просто помечтать и ничего больше. Она никогда не решилась бы ни на что иное. И уж тем более сейчас, когда отпускной морок полностью улетучился, и она вернулась к обычной жизни.
