– М-да… – пробормотал Митяй. – Мало нас дед Микула гоняет. Не считая тебя, конечно.
Семнадцать лет. Много это или мало? Дед Микула с моим прадедом в шестнадцать ушли с княжьей дружиной в полуденные земли. А я все еще живу на спрятанном в крепи лесов хуторе. До выполнения моей клятвы данной богам по-прежнему как до небесного Месяца. Вот и думай, Ратин.
Посвящать себя в Велесовы ближники я не хотел, хотя мог спокойно выдержать все испытания. Так утверждал дед Микула. Но стать боготуром – значит подчиняться приказам волхвов, не быть свободным в свершениях. А мне нужно было идти на юг, далеко на юг в скифские степи. К старой Тамтархе, к князю Гобою, у которого мой дед был в боярах-ближниках, либо к его преемнику. Узнать, кто такие хунну, что за племя. Откуда они пришли на нашу землю.
Только в детстве хорошо верить в богатырей – поединщиков, что разъезжают по скифскому полю, ища себе чести и славы. Один в поле не воин, будь он даже семи пядей во лбу – эту науку я усвоил хорошо. Недаром дед Микула учил меня не только одиночным схваткам. Вместе с Митяевой ватагой он обучал нас ходить и бегать строем, совершать четкие повороты и перестроения, ставя щиты к щиту, когда ватага превращается в какое-то сказочное многорукое и многоногое существо, способное бить и давить на противника объединенной силой всех воев.
Он рассказывал нам о фаланге – воинском построении измышленном полководцами далекой Эллады. О македонской фаланге Александра, сына Филиппа которую не смогли сломить многочисленные войска персидского царя Дария. Говорил и показывал воинское построение для не многочисленной дружины под названием «Каре», о построении «свиньей», годном только для тяжелой панцирной конницы при прорыве строя супротивника. Его сказы о войнах древности мы все слушали с великим вниманием и мотали себе на еще не отросшие усы.
– Мр-а-у-у! – мягкая лапка чувствительно дернула за ухо. Я с великой неохотой открыл глаза.
– Чего тебе, котяра?
– Мру! – шершавый язычок, словно наждаком прошелся по щеке. – Фра!
– Чего это он? – спросил проснувшийся Митрий, вместе со мной спавший на полатях.
Я уже давно перестал его даже мысленно называть Рыжим Митяем, с этаким оттенком пренебрежения. Конечно, физиономия у него осталось прежней: вся усыпана лельнушками, над челом топорщились непокорные огненно-рыжие волосы. Но друга дразнить нельзя. Можно иногда пошутить, но не со злости и без пренебрежения.
– Беспокоится. Зовет куда-то, – зевая, ответил я.
