Получилось это удивительно легко. Отточенный до бритвенной остроты металл разъял кожу и тонкие, слабые мышцы, перерезал трахею и вены. Кровь плеснула пульсирующим потоком, и я подставил под него хрустальную чашу. Курица дергалась и загребала лапами, как будто пыталась убежать, крылья у нее дрожали, а клюв открывался медленно и беззвучно. Я не знаю, что она хотела: закричать или вдохнуть. В любом случае она не сделала ничего.
Курица просто умерла. Я хотел бы обойтись без этого, но таковы правила Искусства. За силу и знания мы платим горячей, пульсирующей, трепещущей жизнью, и последние минуты ее – страдание и несбыточная надежда на избавление.
Мой первый обряд не пришел к логическому завершению. Я сказал все нужные слова, выполнил все действия и сжег столько благовоний, что комната на долгие недели провонялась паленым иссопом. Но те, кто слушали меня с другой стороны, не пришли. Но стояли они так близко, что я ощущал натяжение Завесы. Она колыхалась и дрожала, готовая расступиться, и сила текла сквозь нее широкой рекой. Комната наполнилась магией. Моей магией.
Когда Стэн подъехал к дому, в окнах уже горел свет. Стэн припарковал машину, достал из-под сидения смятый кофейный стаканчик и медленно поднялся на крыльцо. Перед дверью он постоял, глядя, как гаснут на небе последние чахоточные блики заката.
Мимо проехал «Фольксваген Пассат». Мистер Робинсон возвращается домой с работы.
Откуда-то из темноты, слева, залаяла собака. Фолксы гуляют со своим старым ретривером.
В доме напротив миссис Бриггс подошла к окну и задернула шторы – так же, как делала это каждый вечер в течение вот уже пятнадцати лет.
На этой улице никогда ничего не меняется. Как будто смотришь одно и то же скучное кино.
Когда-то Стэн был персонажем этого фильма. Он тоже выходил из дома в одно и то же время, двигался по графику от пункта к пункту: школа – хоккей – уроки – друзья – ужин – кровать. Все было просто, легко и понятно. А потом Стэн ушел в армию и выпал из этой реальности, как зуб из десны. Больше ему не было здесь места. На этой улице. В этом городе. В этой стране.
И Стэн не понимал, как же такое могло произойти.
Вернувшись из армии, он попытался восстановить старые связи. Встречался со школьными друзьями, пил пиво и смотрел то хоккей, то бейсбол, отчаянно пытаясь найти в этом хоть крупицу удовольствия. Но не почувствовал ни-че-го.
Ребята болтали о работе и о политике, обсуждали новые тачки и телок, их пустые, невесомые слова осыпались на пол серой пылью. А Стэн улыбался и кивал. Потому что ему нечего было сказать. Потому что его жизнь осталась в Афгане, но рассказывать о ней в баре компании подвыпивших парней – от одной только мысли об этом Стэна передергивало.
