No one cares, when you’re down in the gutter, got no friends, got no lover
Мы встретились, когда я приехал в Москву – за тем уже, чтобы заселиться в общежитие. Тогда царящее во мне на протяжении всего августа забвение спало, и Валя сказала:
– Надеюсь, то, чем я была для тебя, поможет тебе стать более открытым с другими.
Во фразе проскочил мотив власти и превосходства: моя жизнь мигом свернулась до границ мелкой вещицы, наподобие сувенира, и всё, что могло бы сделать эту жизнь непостижимой для другого, стало объектом абсолютного обладания. Мол, делайте, что хотите. Эта вещица безвредна, как игрушка без острых углов и токсичных веществ. Удивительно, как без лишних усилий она умалила мою и без того обеднённую личность. Я тут же вспомнил все её рассказы о прошлом, всю её болтовню, разбавленную моими жиденькими междометиями, потому что не находил, чем ответить. Дорога от дома до школы и обратно, учёба, учёба, безостановочная учёба под родительский говор о благоприятном будущем; по сути, мне даже нечего было скрывать, тогда как Вале за сверкающей ширмой из историй и анекдотов удалось сохранить свою тайну в неприкосновенности. Я почувствовал себя беззащитным перед лицом жёсткого и неумолимого стратега; в один момент всё встало на свои места, я будто уменьшился в размерах, причём многократно, едва ли не до границ атома. Я будто стал абсолютно прозрачным, из-за чего послужил объектом беспощадного презрения; при этом оставалось стойкое ощущение нереальности происходящего, как если бы весь период, начиная с первого приезда в Москву, приснился, и ничто из рассказанного не имело места в действительности.
Серьёзный тон, как обычно, когда Валя принималась проектировать нашу совместную жизнь, не спрашивая меня, что я думаю об этом. Такое случалось, когда я приезжал к ней, и после занятий любовью в её комнате, окна которой выходили на расположенную через дорогу психиатрическую больницу, где, кстати, находился весьма красивый сад, мы отправлялись в парк, где долго сидели на берегу небольшого пруда, и Валя начинала строить планы, как мы отправимся заграницу, обязательно этим летом или, по крайней мере, осенью, а я молчал, потому что не обращал на её реплики практически никакого внимания. Я понимал, что эти предложения растворятся, как сахар в воде, и не будет никакой совместной жизни. Тем не менее, я поблагодарил её за совет, одновременно чувствуя жалящую боль где-то в груди. Первое время – как действие анестезии – ничего не чувствуешь. Затем из пелены проступает что-то ноющее и тупое. Меня одновременно поражало и злило, что у неё, после попыток заставить меня жить по её меркам и внезапного исчезнования, хватило наглости давать советы.
