Итак, где я, чёрт возьми? Когда я выбрался отсюда в прошлый раз, то был весьма не в себе. На этот раз я даже не искал дом, но всё равно попал в него. И, похоже, когда я отвернулся, кто-то его разломал.
Как долго я был без сознания после Чёрной Георгины? Я Рип Ван Винкль[185]? Я был полумёртв так долго, что Мейсон победил, и Вселенная решила, что будет хохмой разбудить меня точно в срок для Апокалипсиса?
Я набираю пригоршню кладбищенской грязи и нацарапываю на лбу руны, одновременно рыча адово худу. Чары смерти. При доле везения, никто не заметит, что я живой. Я бросаю пальто на землю и хватаю свисающий со статуи Девы Марии Гваделупской худи[186] трупа. Надеваю худи и пальто поверх него. В последний раз быстро проверяю, нет ли за воротами грабителей. Убедившись, что на улице чисто, я натягиваю капюшон, закрывая как можно больше лица, и направляюсь прямо к большому пикнику.
Начиная от кладбища, по Гауэр-стрит тянется трещина. Глубокий разрез, неровный, как удар молнии и широкий, как автобус. На дне пузырится нечто, похожее на лужу ярко-красной крови. Пахнет, как сточная канава, только хуже. Тухлыми яйцами и дохлой рыбой.
Я продолжаю двигаться на север, огибая провал на Фаунтейн-авеню. На дне распухшие тела адовцев. Поломанные заводные адские гончие корчатся и дёргаются в конвульсиях, истекая спинномозговой жидкостью. Я пинаю несколько камешков. Наблюдаю, как они тонут в вишнёвом дерьме.
Деревья попадали на крыши и автомобили, словно земля просто больше не могла их держать. Дома разорваны пополам трещинами. Землю под ногами сотрясает низкий геологический гул, и две отломанные половинки Гауэр сдвигаются на несколько сантиметров в противоположных направлениях. Ебать меня. Это не трещины. Это линии разлома. Я уже говорил, как сильно всё ненавижу? Должно быть, некоторые из новых разломов в переулках появились уже давно, потому что местные жители на скорую руку перекрыли их с помощью верёвок, досок и балок. Ополченцы-идиоты швыряют через пропасть камни и копья, борясь за то, кому достанется плата за проход.
Бульвар Сансет выглядит так, словно его подпалили снизу паяльной лампой. Насколько видит глаз, в обоих направлениях всё выпотрошено, поджарено или расплавлено. Единственное, что всё ещё стоит — это пальмы. Они горят, будто церковные свечи в тёмном нефе, отбрасывая больше теней, чем света. Тлеющие листья падают, словно горящий снег.
На Голливудском бульваре бунт.
Когда я выбрался восемь месяцев назад из ада, то был удивлён, как бульвар превратился в монохромную пустыню. На улице стояла мёртвая тишина, словно кто-то набросил поверх неё одеяло. Все дети на улице с пустыми взглядами, и пустые фасады магазинов. Было оживлённое движение, но даже машины звучали так, словно ехали на сахарной вате вместо бензина. Что-то высосало жизнь из этого места. Возможно, Кисси. Я до сих пор не знаю. Этот вариант Голливудского бульвара оживлённее, но я уже тоскую по приглушённой чёрно-белой версии.