Никто ничего не говорит. Мы попали в одну из тех неловких пауз, которые возникают, когда кто-то роняет что-то слишком реальное посреди разговора, который должен был вертеться лишь вокруг выпивки и похлопывания друг друга по спинам. Пока мы беседовали, Мунинн между делом открыл шкатулку и извлёк из скарабея свиток. Я беру его.
— Что в нём такого особенного, что нам пришлось взламывать Форт-Нокс, чтобы добыть его?
Взгляд Мунинна светлеет. Он улыбается.
— Да, это. Этот свиток для джентльмена, скажем так, из инвестиционного банкинга. Человек вроде него может нанести чрезвычайный по своему характеру ущерб своей душе. Может даже нескольким душам. Он вечно ищет на рынке свежие души, чтобы носить, пока не разрушит и их. Даже множество душеторговцев Лос-Анджелеса не могут угнаться за ним. Цена на души для всех растёт. А Лос-Анджелес — это город, которому нужны все души, на которые он может наложить свои лапы.
— То есть, этот свиток — душа?
— Нет. Это вроде… Как называется тот эликсир для восстановления волос?
— «Регейн»?
— Да! «Регейн» для души. Он восстанавливает и восполняет изначальный дух пользователя. Надеюсь, редуши ему хватит на год-другой. Покупатели могут становиться раздражительными, когда им нужна новая душа, а тебе приходится сообщать им, что буфет пуст.
— Внезапно моя жизнь перестаёт казаться такой уж плохой.
— Раз уж тебе так хорошо, почему бы не прокатиться завтра со мной? — говорит Видок.
— Ещё одна работёнка?
— Тебе решать. Иногда я выполняю работу для одной частной сыщицы. Она звонила сегодня и спрашивала насчёт тебя. У неё есть работа, для которой, по её мнению, ты идеально подходишь.
Я допиваю кубок и улыбаюсь.
— Без всякой причины ввязываться в проблемы совершенно незнакомого человека? Звучит прикольно, но, думаю, я откажусь.
— Может, делая что-то для незнакомца, ты утихомиришь своего ангела, — говорит Мунинн.
Едва он произносит это, ублюдок с нимбом начинает ёрзать. Он щекочет внутри моей черепушки, причём не в лучшем смысле. Я пытаюсь затолкать его обратно в темноту, но он учуял героический момент, и его не сдвинуть с места.
— А ещё моё бедное измученное колено, — продолжает старик, похлопывая себя по ноге. — Ты задолжал мне за то, что сегодня вечером выбросил меня в окно.
Я отворачиваюсь от Видока к Мунинну.
— Никогда не спасай жизнь французу. Он до конца твоих дней будет попрекать тебя этим.
Я смотрю на Видока и кривлю лицо в самой неискренней улыбке, какую только могу изобразить.