Петрунин заметил в руках у одного получеловека большой мешок, где скулила собака. Совершенно не боясь, он сунул руку в мешок и достал достаточно большую овчарку, которая парализованная страхом совершенно не сопротивлялась. Схватив огромной рукой овчарку за голову, он свернул ей шею и бросил возле своих ног. Потом двое забыли о мертвой собаке и начали разговаривать между собой на каком-то старинном языке. В момент разговора их тела, лица продолжали меняться и становились похожи на волков. У Петрунина каждый волос на голове встал дыбом, руки его дрожали, тело пульсировало горячими пучками.
Два зверя обратили внимание на мертвую собаку. Один из них присел и начал что-то наговаривать в ухо мертвому псу. Его слова мешались с звериным рыком. Мертвая собака шевельнулся. Дернулись лапы – как бы отдельно от тела, сами по себе, согнулись-разогнулись, и снова, и еще, голова приподнялась, как на веревочке, вздернулась и глухо стукнулась об пол.
Пес шевелился, дергал лапами, головой, сотрясался всем туловищем, а глаза оставались неподвижными, стеклянными, и язык тряпкой свисал на сторону, дыхания не было, но он жил, где-то в других мирах, жил по-своему, в страшных судорогах.
Овчарка поднялась на разъезжающихся лапах, покачалась, утвердилась на четырех опорах – это выглядело так, словно чучело поднимали на невидимых распялках. И тут же рванула прочь, она, словно за кем-то побежала.
Звуки… Музыка… Опять музыка подумал Павел. И в то же время – не музыка, а просто один высокий аккорд в ее пустом онемевшем мозгу… И вся эта музыка казалась, не имеющая мелодии, лишенной гармонии: какая-то дикая какофония, набор бешено гремящих и скрежещущих звуков. Эта тарабарщина пробивала щели в едва заметном остатке слабеющей воли Петрунина.
Музыку унесло, ее сменили вопли и хор стонов, преисполненных отчаяния, где каждый будто пытался заглушить страдания других. Стоны постепенно перерастали в крик, больше напоминающий вопли плакальщиц у гроба. И к ужасу Петрунина, на вопли ответили. Крики громким эхом пронеслись по открытому пространству; они раздавались, будто со всех сторон сразу.
Павел бросил взгляд на превращающихся зверей. Они были полностью в шерсти с волчьими мордами. Туловище и ноги у них полностью заросли густой шерстью, плечи, были почти голые, лишь местами на них красовались черные клочья. Очень странно выглядела стопа – когтистая и ороговевшая, чем-то она походила на куриную лапу. Тошнотворны. Павел поймал себя на мысли, что не смог бы описать их на бумаге.
