— Интересно? — обратился он к истукану. — И мне интересно. Ну что ж, приступим.
Карл Борисович воткнул вилку в розетку, повернул ручку настройки громкости до предела и вытянул усики. Сначала кроме треска и невнятного бормотания ничего не было слышно. Он начал поворачивать усики в разные стороны. Вдруг среди шума появились голоса. Профессор развернул все три усика в одном направлении и помехи пропали, а в кабинет полилось многоголосье: одни ругались, другие смеялись, третьи спорили. Язык, на котором разговаривали люди, Карл Борисович не мог распознать.
— Может, португальский? — спросил он у истукана и сам ответил, пожав плечами. — Если бы они говорили на английском, французском, китайском, испанском, немецком или итальянском, я бы понял. Но этот язык мне неизвестен.
Он взял ручку, блокнот и стал записывать слова, которые смог разобрать.
— Послушай-ка, — он откашлялся. — Сервато рубока син. Узнаешь? И я нет. А вот это: нигад де ремола фибар. Красивый язык, правда?
Профессор отложил ручку и прислушался. Лаяла собака. Две женщины что-то обсуждали и заливисто смеялись. Пожилой мужчина монотонно говорил, изредка прерываемый восхищенным возгласом молодого парня.
Карл Борисович повернул усики усилителя чуть левее, и звуки поменялись. Из динамика радиоприемника донеслась печальная мелодия струнного музыкального инструмента. К нему присоединился духовой инструмент и жалобно завыл. Профессор закрыл глаза. Перед внутренним взором открылась долина, утопающая в зелени. Вдали возвышались остроконечные горы, подернутые молочной дымкой. Солнце, уходя на покой, отбрасывало последние лучи и окрашивало облака в розовый цвет. Старец, с большим округлым инструментом на коленях, перебирал узловатыми пальцами струны. Рядом примостился юноша с копной вьющихся соломенного цвета волос. К губам он прижимал свирель, сделанную из камыша.
Громкий стук вырвал профессора из чудесного видения.
— Карл Борисович, это Сева. Я кое-что придумал, — послышалось из-за двери. Карл Борисович чертыхнулся, выключил радиоприемник и подошел к двери.
— Сева, я же сказал. По понедельникам отчитываемся.
— Но сегодня только пятница. Я не могу так долго ждать. Это просто потрясающе! — восторженный тон двадцатипятилетнего Севы возбудил в профессоре любопытство. Он убрал радиоприемник в железный ящик и вышел из кабинета.
— Что там у тебя? Показывай.
Сева протянул лист и в нетерпении уставился на профессора. Карл Борисович спустил очки со лба и внимательно прочел.
